Анжелика в Квебеке. Часть 8. Водопады монморанси - читать онлайн

Яркое солнце освещало дорогу, проложенную по Святому Лаврентию, и сани, летящие мимо елок и кедров; мелодичный звон колокольцев в упряжке из двух лошадей раздавался ритмично, в такт их хода. У канадцев вошло в привычку подвешивать бубенцы лошадям, впряженным в сани. Во время сильных снегопадов этот звон позволял услышать приближение упряжки и избежать несчастного случая.

Анжелика сидела рядом с рыцарем де Ломени, закутавшись в меха. Как только сани покинули Квебек и устремились по бескрайней белой равнине, она вся отдалась блаженному чувству пьянящей радости от этой прогулки, напоминавшей побег с графом де Ломени, рассудительным и внушающим доверие. «Внушающим доверие» — вряд ли это выражение отражало его суть. Как иначе могла она выразить то удовольствие, которое она испытывала в его присутствии, это легкое и безоблачное чувство , похожее на небо не правдоподобной голубизны в сочетании с победным сиянием солнца.

Запрокинув голову, Анжелика вдыхала морозный воздух. Ее капюшон, отороченный густым белым мехом, защищал ее лицо от ледяных укусов. Ее рука под меховым покрывалом нашла руку Ломени, и сердце ее задрожало от нежности, когда она ощутила спокойное и решительное пожатие его руки.

Все дышало спокойствием и красотой. Щурясь от солнечных лучей, она рассказывала рыцарю о своих ощущениях, о недовольстве собой, о стремлении сохранить душевное равновесие, насколько это было возможно; в своем сердце она носила горькое чувство обиды, пережитых страданий, хотя она чувствовала радость от того, что страдала.

Она пыталась объяснить ему, но не сочла необходимым сказать, что в основе этого «экзамена совести» лежит фраза, брошенная Сабиной де Кастель-Моржа: «А вы? Вы поддержали его?» Она вспомнила о жутком падении с вершин любви и богатства на черное дно нищеты и отчаяния.

— …Вы чем вы себя упрекаете? — спросил он. Он был внимателен к ее рассказу, полностью погружен в него. Анжелика могла исповедоваться ему часами, лишь бы утонуть в сиянии его глаз, где перемешались восхищение и нежность.

— Я была так молода. Слишком молода… Мне не было и двадцати… Сейчас мне кажется, что то, что я перенесла, было выше моих сил… От тех лет я сохранила в себе что-то плохое, чему трудно найти объяснение.

В этой битве жизни она сражалась яростно, и, сжимая зубы, она не один раз повторяла — «Вы мне заплатите за это».

— Даже лицом к лицу с человеком, которого я обожаю и который принес мне столько несчастий, я иногда теряюсь при мысли, что есть вещи, которые я не могу простить.

Он слушал ее с серьезным видом, грусть и сострадание пробегали по его чувствительному лицу, но во взгляде она уловила легкий оттенок осуждения.

— Вы хотите мстить людям, — сказал он, — но вряд ли это хорошо, это даже отвратительно. Она положила голову ему на плечо.

— Да, ругайте меня, господин де Ломени. Я нуждаюсь в том, чтобы меня ругали…

Она закрыла глаза, солнечные лучи с нежностью ласкали ее веки.

— Я кажусь себе эгоистичной, жестокой, непримиримой…

— Ну уж это слишком!

Открыв глаза, она заметила в его взгляде проблеск юмора, он как будто дразнил ее.

— Эгоистичная, жестокая, непримиримая, как сама молодость, — сказал он. — Увы, молодость часто бывает такой, это жажда жизни вынуждает ее к этому. В чем мужество двадцатилетних? В поступках молодой женщины, ставшей добычей мужчин, или же молодого военного, рвущегося в бой, чтобы отдать свою жизнь? Но, несмотря на любые испытания, мы должны сохранить нежное и любящее сердце раба божьего. Не будьте так строги к себе и вашему прежнему облику. Он был, должно быть, очарователен.

Он улыбнулся, и она поняла, что он сейчас поцелует ее. Она не убрала голову с его плеча. Время от времени сани трясло, она бросала внимательный взгляд на кучера, невозмутимого, в дубленой накидке с меховой подкладкой и в остроконечной красной канадской шапочке. Он курил, и дым от его трубки сливался с его дыханием. Он был совершенно равнодушен к происходящему за его спиной. Сани летели вперед, в золотой дымке вырастала тень острова Орлеан, а слева виднелись первые отроги Бопре. Уже была видна колокольня церкви Бопор, царапающая своим куполом сиреневатое небо.

— Наблюдая за вами, — продолжал Ломени, — я часто с волнением замечал, как вы стараетесь не причинить никому вреда, подбадриваете людей, берете на себя их заботы.

Возможно, ваше милосердие — следствие пережитых вами душевных ран и невзгод. Что же привело вас к мысли о мщении, особенно тому человеку, которого вы более всего любите и с которым связаны долгими годами и взаимным чувством? И это несмотря на то, что судьба, как вы мне рассказали, множество раз разлучала вас.

Анжелика спросила свою совесть. По приезде в Квебек у нее возникло желание уединиться в своем мире, отделить свою жизнь от жизни мужа. Что это, предзнаменование?

Ломени улыбнулся.

— Дитя мое, вот с чем я хотел бы вас поздравить. Долгие годы в Монреале я занимался тем, что пытался сохранить гармонию супружеских союзов, когда жизнь становится пыткой, но души еще надеются и тянутся друг к другу. И часто я сожалел о том, что не могу посоветовать ни тому, ни другому то, что мы в мирской или монашеской жизни называем «отступиться». Молчание, одиночество, размышления о себе самом, о нашем отношении к Богу, к тем, кто нас окружает, кого мы любим. В светской круговерти два существа, слитых друг с другом днем и ночью, чувствуют желание отстраниться, чтобы потом их единение было более прочным. Предчувствия подсказывают мне, что вы пошли по этому пути, а господин де Пейрак принял это как должное. Редкое благоразумие! Я успел заметить, что не жестокость семейных законов удерживает супругов вместе, а ревность, безрассудная ревность и чувство собственности, доходящее до крайности.

Рыцарь внезапно замолчал, как если бы он счел свое высказывание преувеличением.

— По правде говоря, не так-то просто отделаться от существа, принадлежащего вам безраздельно, — вздохнул он.

«Он прав… Это именно то, что я чувствую…» Ей хотелось почувствовать себя свободной, жить свободной жизнью, беря от нее все удовольствия, будь то поклонение воздыхателя или нежность, рожденная страстью; эти быстротечные любовные мгновения были так же естественны, как принятие пищи. Она никогда не чувствовала себя виноватой в этом легкомыслии, таким образом она мстила: с одной стороны, за причиненный ей вред, с другой стороны, за ту безграничную власть, что имел над ней Жоффрей, власть гнетущую, от которой у нее сжималось сердце.

«Счастливая женщина, свободная женщина, бесстрашная женщина, что лучше могла она предложить ему?»

И сейчас она нисколько не чувствовала своей вины, находясь в санях рядом с Ломени; она была счастлива этим чистым зимним днем. Посмотрев на тонкий профиль рыцаря и на его губы, она подумала: а был ли в его жизни поцелуй, кроме того, что он подарил ей недавно в церкви?

— Скажите мне, мой дорогой Клод… Как другу… Но не отвечайте на вопрос, если он вам покажется неуместным. Вы говорили о любви как истинный знаток, следовательно… до того как вы вступили в орден… вы приобрели достаточные знания в области…

Клод де Ломени улыбнулся.

— Вы спрашиваете, девственник ли я? Право, что вам ответить? И да, и нет…

— Что вы хотите этим сказать?

— Целомудрие — это состояние души. Отдавая себя служению Господа, принимаешь обет целомудрия. Однако, прежде чем вступить в ряды Мальтийского ордена, незадолго до своего экзамена по теологии в Сорбонне, меня начали одолевать сомнения. Я убеждал себя, что отрекаюсь от женщин из чувства страха, который нам внушали. Мой духовный наставник, иезуит, опасаясь, что подобные мысли будут меня преследовать и дальше, разрешил мне посетить один из борделей на улице Глатини.

— Рядом с Нотр-Дам!

— Именно! Большая тень собора на маленькой грустной улочке…

— Какие чувства вынесли вы из этого похода в низы сладострастия? Отвращение?

— Совсем нет! Мое любопытство было удовлетворено множеством открытий, благотворно повлиявших на меня. Женщина предстала передо мной в самом ужасном своем положении, и я одновременно наблюдал нищету, хрупкость, очарование этих созданий, и тогда я понял, что прячется за этим словом «женщина»: совращение, слабость, осуждение. Из этого урока я вынес сочувствие и понимание по отношению к женщине. В этом же мрачном притоне я узнал цену любезности, помогающей нам в затруднительных ситуациях. Как видите, из единственного воспоминания я извлек много полезных сведений.

Анжелика находила его восхитительным. Он говорил с ней легко и с улыбкой, но взгляд его серых глаз волновал ее каждый раз, как он поворачивал к ней голову; ей хотелось, чтобы он положил ей руку на грудь.

«В любви он будет прекрасен», — подумала она. Сани тряхнуло, и она немного отстранилась.

— Таким образом, ваше постижение любви не помешало вашему призванию?

— Речь идет не о постижении любви, — возразил он, — а только о постижении плоти. И он тихо прошептал:

— Только сейчас я постигаю любовь.

Анжелика вполне могла сделать вид, что не расслышала его последних слов, тем более что за поворотом их взору открылись водопады Монморанси, рев воды делался все громче и громче, сливаясь с радостными детскими криками.

Вереницы саней выстраивались в ряд, полгорода уже кишело у подножия утеса.

Ржание лошадей, веселые возгласы друзей и смех молоденьких барышень — все сливалось в одну неповторимую мелодию.

Граф де Ломени соскочил на землю и подошел к дверце, чтобы помочь Анжелике выйти. Она вспомнила, что шагает по водам Святого Лаврентия, этой огромной реки с глубокими океанскими впадинами. С первых же шагов лед провалился, и нога ее увязла по колено. Она вскрикнула.

Ломени поддержал ее и помог ей выбраться, он смеялся.

— В реке очень много подводных течений, — объяснял он, — и замерзает она неравномерно, но лед сковывает ее намертво. В это время года по меньшей мере три слоя льда покрывают реку. Иногда лед ломается, но это просто пустоты, этого не нужно бояться.

— Три слоя! Слава богу!

Прежде чем их окружили друзья и знакомые, спешащие им навстречу, они с восхищением любовались красотой зимнего пейзажа.

Поток воды в проеме темного леса, устремлявшийся с высоты трехсот шагов, создавал впечатление высокой хрустальной башни, возвышающейся над долиной. У подножия скалы водопад распадался на мириады капелек, образующих пышное облако, похожее на сверкающую пену. Застывая на холоде, капельки хрустальным дождем опадали на берег и оседали там в форме конуса. Местные жители дали ему название — Сахарная Голова. Он был достаточно высоким, так что силуэты тех, кто достигал его верхушки, казались крошечными. Его твердая ледяная поверхность была припорошена блестящей снежной пудрой, мягкой, как бархат. Местами лед был пористым, что опять же наводило на сравнение с сахаром. Забраться на верхушку было не так-то просто, зато спуск совершался с головокружительной быстротой. Смельчаки садились на корточки по пять или шесть человек в сани и как вихрь неслись с горы.

Проворные коммерсанты никогда не упускали случая открыть торговлю в дни пикников. Им пришла в голову идея поставить прямо на льду небольшие постройки-закусочные. Гуляющим были предложены поджаренные колбаски, пиво, лимонад и более крепкие напитки.

Одна из площадок была тщательно выровнена и очищена от снега, там было раздолье для любителей катания на коньках. Некоторые, надев сабо и взявшись за руки, скользили по льду длинной вереницей.

Г-н де Виль д'Аврэй с помощью Шамбли-Монтобана, имевшего большой опыт в искусстве катания на коньках, учил двигаться Онорину и Керубина, которые смеялись от всей души. Как было приятно встретить своих знакомых не на Соборной площади в Верхнем городе или же на Торговой площади в Нижнем городе, а на загородной прогулке, у водопадов, прогуливаясь и беседуя под зимним солнцем.

По склону Сахарной Головы были вырублены ступеньки «специально для дам». Анжелика незаметно ускользнула от слишком многочисленной компании, чтобы совершить восхождение по ледяному конусу одной.

Поднимаясь в одиночестве к этой ослепительно белой вершине, сокрытой туманом, она испытала смутное чувство причастности к библейским сюжетам, ей вспомнилось восхождение на Синаи.

Добравшись до цели, она оказалась на плоской широкой площадке, на которой могло уместиться человек двенадцать, но сейчас Анжелика была здесь одна. Ее удивило, что верхушка конуса была совсем не узкой и закругленной, как она виделась снизу, сейчас она мало напоминала сахарную голову. Пропасть отделяла Анжелику от водопада, из глубины ее поднимались переливающиеся завитки пара.

Плотнее запахнув пальто, Анжелика погрузилась в созерцание этой водяной рокочущей стены, разбивающейся о скалы. Шум водопада царил вокруг, поглощая все остальные звуки.

Однако она скорее ощутила, чем услышала легкий толчок в двух шагах от нее. Повернув голову, она увидела индейскую стрелу, вонзившуюся в снег в двух шагах от нее.

На склоне отвесной скалы она заметила движущийся силуэт, это был индеец с луком в руках. И в то же мгновенье случилось нечто омерзительное. Из украшенного блестками тумана, окружавшего ее, появились две мощные руки в красных перчатках, затем отвратительное лицо с безумными глазами и большим квадратным открытым ртом, похожее на античную маску. Она услышала звуки, похожие на завывание дикого зверя.

— Вы ее выдали… выдали полиции… Вы… вы сейчас умрете…

Мартен д'Аржантейль, покачиваясь, приближался к ней. Он хотел задушить ее. Ей показалось, что гораздо проще ему было бы сбросить ее в бездну одним толчком. Никто ничего не увидит. Кричать? Бесполезно, крик утонет в этом бесконечном грохоте воды. Все эти мысли быстро промелькнули в ее голове. Дальше события разворачивались так быстро, что она не успела даже пошевелиться. Она увидела, как человек всхлипнул, рухнул, как подкошенный, к ее ногам, потом заскользил по склону и растворился в сверкающей дымке. Она успела лишь заметить еще одну стрелу между его лопатками. Туман затянулся плотной пеленой, пронзаемой солнечными лучами.

Среди чахлых черных елей, росших на склоне скалы, появилась медвежья шкура Пиксаретта. Из своего укрытия индеец сделал ей знак, чтобы она спускалась вниз. Она и сама не собиралась здесь задерживаться. Почему он оказался там? Что привело его, дурные предчувствия, вещий сон?

Она начала спускаться по ледяным ступенькам, и по мере того, как шум водопада стихал, она попыталась проанализировать, что же произошло. Первой стрелой Пиксаретт предупредил ее об опасности, второй пресек преступление. Должно быть, он следил за ней со скалы и видел, как разворачиваются события.

Спустившись с горы, она увидела рыцаря де Ломени и с удовольствием оперлась на его руку.

— Приближается буря, — сказал он, — все собираются уезжать.

Анжелика посмотрела на небо, но не увидела ничего, кроме нескольких перистых облаков. Но опытные путешественники по всем приметам определили приближение бури. Торговцы начали складывать свои постройки, люди садились в сани. Тех, кто пришел пешком, забирали с собой, и, один за другим, экипажи устремлялись к городу.

— Я уже отправил ваших детей и прислугу, — сообщил ей Ломени.

Она поблагодарила его и попросила немного подождать, ей необходимо сказать пару слов г-ну де ла Ферте. Она увидела его в тот момент, когда он садился в сани, и отвела в сторону.

— Разве я вас не предупредила? — сказала она, дрожа от гнева и пережитого страха. — Это вы послали его убить меня?

— Что? О ком вы говорите?

— Об этом безумце, вашем Мартене д'Аржантейле! Он пытался задушить меня! Уж не по вашему ли приказу?

— Идиотка! — На мгновенье граф вышел из себя, но потом сдержался. — Что вы вообразили себе, моя дорогая? Я живу надеждой вернуть себе ваше расположение, разве стал бы я давать ему подобные указания?

— Шутки в сторону! На этот раз я могу предупредить о ваших действиях господина де Фронтенака. Не забывайте, что король наделил губернатора широкими полномочиями, а о его решениях будет сообщено лично Его Величеству, в Версаль.

— Успокойтесь, — попросил граф. — Вы же знаете, что Мартен безумен, а климат усугубил состояние его нервной системы.

— Пусть будет так. Я соглашусь с тем, что его действия были вызваны припадком безумия. Но не старайтесь более угрожать моей жизни, ни вы, господин де Вивонн, ни ваши друзья, ни ваша сестра.

В ее изумрудных глазах он прочел вызов.

— Неужели вы не понимаете, что вы не сможете причинить мне вреда? Я сильнее вас! Если вы предпримете еще одну попытку, я уничтожу вас всех!

— Говорите тише! — сказал граф, с волнением оглядываясь по сторонам, ведь она уже несколько раз назвала его «господин де Вивонн»… Он добавил:

— Где он?

— Кто?

— Мартен д'Аржантейль.

Только сейчас до Анжелики дошел смысл той драматической пантомимы, разыгравшейся у нее на глазах, на вершине Сахарной Головы: Мартен д'Аржантейль, сраженный стрелой, падает в пропасть.

— Он мертв, — ответила она, — но я не убивала его… Он поскользнулся и упал со скал.

Она ушла, оставив его в растерянности.

Де Ломени помог ей сесть в сани. Он видел, что она побледнела, чувствовал ее волнение, но не знал причины. Он заботливо укутал ее в меха, затем сел рядом. Всю обратную дорогу они молчали. Для других участников прогулки веселье не прекращалось. Смех и радостные возгласы раздавались по всей прибрежной долине; тени удлинялись и в новом освещении казались серо-зелеными. Узники Нового Света возвращались в порт своей приписки, Квебек, разогретые джином и водкой, распевая песни и веселясь напропалую.

Когда сани огибали левый выступ Орлеанского острова, Анжелика вдруг подумала о колдунье Гильомете: «Почему она не предупредила, что мне угрожает опасность?»

В том, что произошло, ее больше всего потрясло равнодушие, с которым она наблюдала за человеком, поглощенным ледяным дьявольским котлом. Было ли это влияние королевского двора, где положить яд в напиток было так же естественно, как добавить сахар, и, улыбаясь, вновь появиться перед всеми, поправляя манжеты… «Все этим занимаются». Она наткнулась на то , что не понимает себя. Расскажет ли она об этих событиях Жоффрею? Едва лишь подумав об этом, тысячи препятствий возникли в ее мыслях, отягощенные чувством, что он отдаляется от нее, его мысли и поступки непредсказуемы.

Возможно, она уже не любила его? Ее тело пронзили тысячи иголочек и заставили содрогнуться и тут же отречься от этой ереси. Их связывала страсть, и таинство этой любовной страсти было именно в ее теле. Это было очевидно, и не так-то легко через это перешагнуть.

Уже показался Квебек, и Анжелика улыбнулась Ломени, как бы прося у него прощения.

В его ответной улыбке было столько нежности, что она сразу утешилась. Он прощал ей все и ничего не требовал от нее.

Буря приближалась. Об этом говорили и черные облака, подсвеченные рубиновыми лучами заходящего солнца. Заметное оживление наблюдалось на подходах к берегу, где сани, натыкаясь на неподвижные корабли, выстраивались в ряд и поднимались на берег по самой наезженной дороге.

Как оказалось, экспедиция, отправившаяся к истокам Шодьер, вернулась, даже не дойдя до реки. Поэтому у берегов царило такое столпотворение.

Узнав об этом, Анжелика оживилась, ее глаза радостно засверкали.

— А господин де Пейрак? — окликнула она. Он был где-то здесь, его только что видели с испанцами. Она заметила его. Первые порывы снежной бури ослепили город, когда она бросилась в его объятия.

Они укрылись в своем алькове, их поцелуи отдавали легкой горечью невысказанных секретов. В этом слиянии губ они пытались о многом рассказать друг другу. Вряд ли можно было выразить словами все тайны, выстраданные ими: в этих поцелуях было все: пыл страсти, тревожные вопросы, успокаивающие обещания, необратимые обязательства, глубокая сладострастная нежность. Их тела, как и их губы, слились в бесконечном поцелуе, любовь пьянила их и не отпускала от себя. Весь мир перестал существовать для них, только эта ночь и всепоглощающая любовь.

Анжелика спала, и ей приснилось, что она тонет. Вместе с Полькой они купались в Сене, в одной из купален, в разгар лета. По берегу рыскал полицейский Дегре. Испугавшись, она нырнула и почувствовала, как вода заливает ей рот и душит ее. «Я ведь умею плавать», — подумала она. Жоффрей был неподалеку, но он не протянул ей руку. Нечеловеческим усилием она вынырнула из воды и проснулась. Ей потребовалось некоторое время, чтобы восстановить дыхание и понять, где он находится. Она обняла Жоффрея, ее пальцы ласкали его затылок, гладили его густые волосы. Она давно не испытывала к нему такой нежности.

— Как я тебя люблю! Как я люблю тебя!

— Любовь моя, что с тобой? Вы счастливы в вашем маленьком доме?

— О да! Я счастлива, очень счастлива!

Она заснула, и снова ей приснилась река, на этот раз Святой Лаврентий. Она сидела на скале на ледяной плите. Она звала Жоффрея, но он не слышал ее. «Мне придется выбираться самой», — сказала она себе.

Она хотела бы поплыть, но знала, что это запрещено. Вдруг она увидела себя ребенком, в короткой юбочке, с голыми ногами, свободной и спокойной, и страхи ее отступили.

Ее разбудил свет, она решила, что это солнечный луч, но еще была глубокая ночь, весь дом спал. Жоффрей зажег фарфоровую плитку, и опьяняющий запах рома с корицей витал в воздухе.

— Вам нужно согреться.

Смеясь, они пили божественный горячий настой из серебряных с позолотой чашек, зелье для поддержания сил у влюбленных.

Вспоминая свои сны, в которых Жоффрей ускользал от нее, Анжелика утвердилась в одной мысли: «Мне придется выбираться самой». К ней вернулась спокойная уверенность ее детства. Она сумеет выпутаться сама, для этого она и приехала в Квебек, бросив вызов своей судьбе. Время битвы пришло, и она сумеет постоять за себя. Она не совсем четко понимала, за что же она будет сражаться, но страха уже как не бывало. Она вдруг поняла, что все события этой благословенной зимы лишь подталкивали их навстречу друг к другу, помогали понять друг друга и полюбить еще сильнее.

Исчезновение Мартена д'Аржантейля вряд ли в ближайшее время привлечет к себе внимание или взволнует кого-либо, как и в случае с де Варанжем. Вивонн забьется в нору вместе со своим сообщником, проводя время за карточным столом и проклиная тот час, когда ему в голову пришла мысль «забыться», путешествуя по Канаде.

Анжелика не осмеливалась говорить о нем с Жоффреем, но она решила рассказать ему о своей беседе с лейтенантом полиции. Однако г-н де Пейрак уже встречался с г-ном Гарро.

Как и ожидала Анжелика, его нисколько не взволновало подозрение лейтенанта полиции об их причастности к исчезновению графа де Варанжа. Уверенный в том, что тайна не будет раскрыта, он противопоставил вопросам Гарро спокойное равнодушие. Он знал, что граф де Варанж был связан с маркизой де Модрибур. Гарро попытался выудить у него какие-либо сведения по поводу кораблекрушения «Единорога», но чересчур не настаивал и в конце концов дал понять, что в деле маркизы не все так гладко. Летом он получил досье на нее, касавшееся смерти ее старого мужа и слухов, бродивших вокруг этой истории. Ничего более. Многие члены Братства «Святого Причастия» искренне поддерживали ее. Но другие, такого же пошиба, как и граф де Варанж, подпортили репутацию соблазнительной маркизы.

Намек на магические манипуляции графа де Варанжа также не взволновал де Пейрака в отличие от Анжелики. Но она решила не говорить ему об этом, боясь, что он обвинит ее в суеверии, свойственном жителям кельтских дремучих лесов. «Действительно, как они не похожи на нас, выходцы из Аквитании», — подумала она, глядя на Жоффрея. Только в Квебеке она ясно поняла, в чем их отличие: не столько в манере поведения, сколько в складе ума, в их жизненной позиции. Северная цивилизация, к которой она принадлежала, во главу угла ставила подчинение силам всевышнего, отсюда — беспрекословное следование религии. Что же касается древнейшей южной цивилизации, что управляло ими, что послужило основой их скандальному легкомыслию: любовь и великолепие жизни, свободомыслие в вопросах добра и зла, ада и рая?

— Этот де Варанж представляется мне грустным персонажем. — сказал Жоффрей, — но благодаря ему мне открылись таинственные нити, связывающие наши сердца. Ваш инстинкт предупредил вас, что я в опасности.

— Разве могло быть иначе? Вы — моя жизнь, и я живу вами… хотя я всего лишь маленькая северянка, чужая вашей провинции, вашему народу и вашей культуре, — со вздохом закончила она.

Удивленный последним высказыванием, он взял ее за подбородок и спросил:

— Это что еще за настроение?

Но она чувствовала, что не в состоянии объяснить или требовать объяснений… Все так запуталось. Она боялась, что слова лишь ускорят события и сделают реальным то, что пока существует в ее воображении.

Нужно ли говорить о Беранжер-Эме? О собрании гасконцев в лесу? Не приведут ли ее сомнения к новым разногласиям между ними? Лучше молчать и любить друг друга.

Как только установилась хорошая погода, Анжелика решила навестить г-на де Ломени. Она отправилась к его дому, предоставленному в распоряжение высланному марсельцу г-ном д'Арребустом. Она подняла деревянный молоток и постучала.

Дверь открыл слуга и сообщил ей, что г-н де Ломени уехал.

— Уехал? — повторила Анжелика. — Но куда? Куда можно уехать из этих суровых диких северных мест, куда вас забросила судьба?

Слуга сделал неопределенный жест в направлении золотисто-розового горизонта.

— За пределы этих стен.

— Каких стен? — воскликнула она раздраженно. Куда можно уехать за пределы ледяных стен, окружавших город? Только если в белую пустыню? На поиски смерти или нескончаемых мук, затерявшись в снежной буре?

Она направилась к иезуитам.

— Итак, его вы тоже отправили к ирокезам? — лихорадочно спросила она у отца Мобежа.

Глава иезуитов усадил ее, спокойно расспросил, после чего сообщил ей следующее:

— Мальтийские рыцари не относятся к нашей ветви. Их передвижения и предназначения находятся в ведении повелителя Ордена, его резиденцией является Мальта, а часть его полномочий распределена между восемью повелителями территорий, обозначенных по языковому признаку. Сюда входят Прованс, Овернь, Франция, Италия, Германия, Кастиллия и Англия. Здесь, в, Квебеке, г-н де Ломени выполняет указания повелителя — главы Французского отделения, а в отсутствии оных он единственный судья своих поступков и своих решений. Иногда он советуется со мной, но я никогда не вмешиваюсь в его действия. Я не видел его уже несколько недель и не знаю, где он находится.

Видя, что Анжелика встает, собираясь уходить и кусая губы от отчаяния, он добавил:

— Обратитесь к господину Фронтенаку. Он, может быть, в курсе…

Губернатор рассказал ей следующее:

— Г-н де Ломени в монастыре. Он готовится к Великому Посту. По его словам, он решил избавиться от искушений и распутства, в которые вовлекает его светская жизнь. Узнав, что я, как член Большого Совета, не прибегну к его помощи в ближайшие две недели, он сообщил мне о своем решении и уехал… Счастливчик, — вздохнул Фронтенак, увидев, как сияет лицо Анжелики, — как бы мне хотелось привлечь ваше внимание к своей персоне…

— Вы это уже сделали, — заверила она, — но вы не причиняете мне подобных беспокойств, потому что я знаю, где вы находитесь.

Дорога к устью Святого Шарля, на берегах которого и был сооружен монастырь, проходила вдоль фруктовых садов. Зима одела их в белый наряд, и лучи солнца переливались на хрустальных ветках. Ослепительной красоты пейзаж как бы бросал вызов беспокойству Анжелики.

Остроконечные шпили часовенок, казалось, были украшены рождественскими звездочками, но в ее глазах они были так же эфемерны, как и эти маленькие католические церквушки в Новом Свете.

Во дворе монастыря она увидела еще один экипаж. Она узнала сани Виль д'Аврэя. Без сомнения, маркиз решил лично познакомиться с работами своего дорогого брата Луки.

Ее провели в приемную, куда доносились звуки его голоса, маркиз разглагольствовал и чем-то восторгался. Тут же к ней подошел монах в серой робе из грубой шерстяной ткани и проводил ее в другую приемную, поменьше, где ее ждал г-н де Ломени-Шамбор.

Это была молельня, скромная и невыразимо строгая. Стул, стол, молитвенник, распятие на стене, а на столе около окна-чернильница и бумага для письма.

Через окно можно было наблюдать стадо коров, пересекавшее реку в некотором отдалении от монастыря. Мычание животных время от времени нарушало кристальную тишину, царившую вокруг.

Дверь кельи захлопнулась за ней. Она оказалась перед рыцарем де Ломени, стоявшим около стола. Она почувствовала его нежный и пылкий взгляд и поняла, что он счастлив, он рад ее приезду. Она прервала затянувшееся молчание:

— Почему вы уехали?

— Вы прекрасно знаете, почему.

Голос его был спокойным и уверенным. Она начала бояться, что духовные силы этого светлого человека увлекли его туда, куда ей доступ был закрыт.

— Вы могли бы написать мне.

— Решение, которое я принял, касалось только меня. Я не предупредил вас, так как считаю себя виноватым перед вами, своими признаниями я достаточно смутил вашу совесть.

Анжелика нетерпеливо покачала головой, голос ее дрожал, как будто слезы подступали к горлу.

— Не правда! На самом деле вы просто покинули меня, бросили меня!

— Вы достаточно сильная женщина, а я… Я слаб. Слаб, как Адам в первые дни своей жизни, когда он впервые открыл для себя женщину, посланную ему Богом в утешение и в радость.

— Это лишь предлог, чтобы отречься от нашей дружбы. А вы помните, как она родилась, внезапно, с первой же встречи в Катарунке.

— Да, там я впервые увидел вас. И лишь сегодня я нашел объяснение тому, что произошло. Не видеться с вами для меня было мукой, и я не понимал, почему. Дорогая моя, вина моя в том, что я так привязан к вам, чувствуя к вам столько нежности, я предан вам без остатка. Но я не чувствую этой вины и благодарю Господа, что он и мне подарил маленький праздник жизни. Благодаря вам я познал истинную цену тому, что положил на алтарь целомудрия. Цена этой жертвы огромна! Я не знал этого ранее…

— Я понимаю, — сказала Анжелика. — Вы тоже сожалеете, что я существую.

Он улыбнулся ей.

— Конечно! Без вас жизнь была бы проще, но и менее чудесной! Жизнь! Рано или поздно хочется вкусить все ее плоды, ты познаешь ее великолепие и спрашиваешь себя: если Бог окружил нас такой красотой и наделил способностью любить, не лучше ли будет вкусить все радости жизни, чем отречься от них? Я не отрекаюсь. Я склоняюсь перед вами, безрассудное счастье овладевает мной при мысли, что я был причиной ваших волнений, что вы грустили в разлуке со мной. Но мы должны быть скромны, скромны и непритязательны! Что я буду для вас значить как человек, как любовник, как просто друг, когда рядом с вами тот, кого вы любите, кто владеет вашим сердцем, вашим телом, даже если вы разлучены с ним. Он живет в вас, он непоколебим и неразрушим как гора!

Он взял ее руку и поднес к губам ее пальцы.

— Все это жалко… жалко и невыразительно, — прошептал он.

Анжелике хотелось умолять его быть менее строгим, остаться его другом, не отвергать ту нежность, что помогает им жить. Но она поняла, что сейчас это невозможно… Может быть, потом…

Он отпустил ее руку и замер, опустив глаза.

— …Наши встречи помогли мне понять, ясно представить себе наши судьбы, наши чувства… Дальше я идти не могу. Моя жизнь, все мое существо принадлежит тому, кто отдал свою кровь ради человечества. Я должен служить Господу и моему королю… но я любил вас…

— Посмотрите! — в келью вихрем ворвался Виль д'Аврэй. — Посмотрите на эти чудесные картины, которые нарисовал для меня брат Лука!

В своей мастерской монах работал над гербом г-на Виль д'Аврэя. Все увидели кусок деревянной доски, на которой вчерне был сделан набросок будущей живописной композиции; уже угадывалось море, тритоны, персонажи в одеждах, раздуваемых ветром. Когда работа будет закончена, доску отнесут на корабль Виль д'Аврэя и установят на видном месте, таким образом им можно будет любоваться издалека.

— Брат Лука, посмотрите внимательно на г-жу де Пейрак, — попросил Виль д'Аврэй, представляя Анжелику художнику. — Мне бы хотелось, чтобы вы использовали черты ее лица для центральной женской фигуры вашей картины.

— Ах нет, прошу вас! — воспротивилась она. — С меня достаточно того, что мои черты представлены на «Сердце Марии». Я знаю, вы завидуете Колену за столь прекрасную живопись. Если бы вам удалось вырвать у него корабль и унести его под мышкой, вы бы это сделали.

— Безусловно, — согласился Виль д'Аврэй. С видом притворного недоумения он заявил; — «Так, значит, это вы изображены на „Марии“? Мои чувства меня не обманули. Но как же это могло быть? Выходит, вы знали его раньше, этого широкоплечего пирата Колена Патюреля, вы встречались с ним до Голдсборо? Вы мне расскажете об этом, не так ли?

— Я увожу г-жу де Пейрак, — сказал он, обращаясь к графу де Ломени. — Вы не сердитесь, граф? Вы и так достаточно владели ее вниманием во время пикника… Прекрасная была прогулка, не правда ли?

Он ликовал, помогая ей сесть в сани.

— Чем больше я вас знаю, чем более таинственной мне кажется ваша жизнь, тем сильнее разгорается моя страсть к вам. Я хочу, чтобы вы мне принадлежали… Да, это очень точное выражение, чтобы вы мне принадлежали.

— Как ваши картины или венецианский корабль?

— Да, только вы были бы самым фантастическим и самым дорогим из моих произведений искусства. Диковинный автомат, привезенный из Германии. Самая красивая женщина в мире. Почти как живая. Она улыбается… а когда вы вдоволь налюбовались на нее, поверните ключ, крак, и она расскажет вам свои секреты…

Он был невыносим, но иногда забавен.

***

На следующий день г-н Ломени отправил подарок м-зель Онорине де Пейрак. Развернув пакет из расшитой кожи, все увидели маленький лук в чехле, расшитом бусинками и иголками дикобраза, а к нему стрелы с яркими перьями. Такой неожиданный и роскошный подарок лишил ее речи. Она положила лук и стрелы на стул и стала их разглядывать, а Маколле и Пиксаретт предлагали ей тут же начать уроки стрельбы. Керубин отчаянно завидовал и осмелился лишь пальцем прикоснуться к красивой игрушке.

Все отправились к вязам, где и состоялся первый выстрел под взглядами любопытных индейцев.

Благодаря Ломени у Онорины появилось оружие против ее врагов, но чувствовала ли она себя защищенной лицом к лицу с тем огромным миром, открывшимся ей, за пределами семьи и родного дома?

На следующий день весь Верхний город был потрясен важным известием.

В сопровождении своей матери, братьев, слуг, больших и маленьких друзей, а также таких личностей, как Пиксаретт и г-н де Бардань, не говоря уже об индейцах и их собаках, барышня Онорина де Пейрак отправилась к урсулинкам, чтобы учиться читать.

Одна ее рука была в руке матери, другой она держала лук и стрелы. Ее закутали в шерстяные одежды и меха, так что видны были только ее раскосые глаза и красный носик, и в сопровождении столь богатого эскорта она покинула свой дом, прошла по городу мимо кузницы, таверны «Восходящее солнце», пересекла Соборную площадь и ручеек, всхлипывающий под коркой льда. Со всех сторон бежали дети, идущие в школу, одетые в теплые пальто и шапки, так как мороз был очень сильный.

Онорина де Пейрак идет к урсулинкам. Не хватало только звона колоколов.

Толпа подошла к монастырю, где уже ждали дамы из секты.

Онорина отпустила руку Анжелики и с гордым и непреклонным видом, ни разу не оглянувшись, переступила порог монастыря и вошла внутрь. Приветливо встреченная, она тут же растворилась среди черных мантий, тяжелых юбок, белых у послушниц и черных у наставниц; глубины монастыря поглотили ее под звуки самшитовых четок.

С тяжелыми мыслями и разбитым сердцем, как будто ей предстояла долгая разлука с дочерью, Анжелика все утро провела в верхних комнатах. Из слухового окна она наблюдала за монастырским двором, где на переменах резвились дети. Она различила силуэт своей дочери: та стояла в углу, а вокруг нее на некотором расстоянии собрались несколько девочек. Может быть, они мучили ее? Или отталкивали? За новостями отправили Сюзанну. Немного погодя Анжелика увидела, как она вошла в сад монастыря вместе с наставницей, провела переговоры и удалилась. Все идет хорошо, заявила она по возвращении. Онорина бесспорно царила в своем новом мире. Девочки были с ней очень милы, им хотелось получить разрешение выстрелить из лука. Онорина раздавала разрешения, но очень расчетливо.

Преодолев первые муки, Анжелика утешилась тем, что Онорина находится под покровительством божьим, в то время как она сама заинтригована и взволнована различными событиями.

Она упрекала себя за то, что не могла объяснить де Ломени, каким опасностям подвергает свою жизнь Она должна была рассказать ему о покушении со стороны Мартена д'Аржантейля, жертвой которого она чуть было не стала. Если бы он знал об этом, он бы не оставил ее, он приехал бы в Квебек, чтобы следить за ней, хотя бы издали, охраняя ее безопасность. Правда, у нее был еще Пиксаретт, затянутый в красный сюртук английского офицера или же в шкуру черного медведя, в зависимости от настроения. Он всегда был поблизости: иногда шел рядом и разговаривал с ней, иногда невидимой тенью появлялся у нее за спиной так неожиданно, что она вздрагивала.

Самоустранение Ломени-Шамбора, его нежелание встречаться с ней задели ее самолюбие. Сознавая, что «так будет лучше», в мечтах она вместе с ним познавала восторг любви. В его неожиданной капитуляции было свое очарование. Этот целомудренный и нежный мужчина не вынес груза навалившегося на него счастья.

Спустя несколько дней после прогулки к водопадам Анжелику навестил Гарро д'Антремон. Она решила и довольно глупо, что он будет говорить с ней о Мартене д'Аржантейле. Но ничего подобного, чутье ее подвело. Его все еще интересовало досье де Варанжа. Он решил держать ее в курсе событий. Он рассказал, что напал на след солдата, который участвовал в магических заклинаниях над распятием. То, что в деле был замешан солдат, его не удивляло. Вояки бродяжничали повсюду, отличались хвастовством и хитростью. Они забавлялись тем, что обманывали крестьян, у которых останавливались на постой. Не гнушались они и преступлениями. По мнению лейтенанта полиции, от этого контингента можно было всего ожидать.

***

Стояли трескучие морозы, и в домах сильно топили. Обычно в такое время Ноэль Тардье де ла Водьер был озабочен мыслями о предотвращении пожаров. «Достаточно малейшей искры, и мы погибли все!»… Он без устали пересчитывал ведра, заставлял заточить топоры, проверял наличие лестниц на крышах. Каждый день маленькие савояры проверяли дымоходы, а люди жаловались, что их выгоняют на мороз, ведь во время чистки дымоходов приходилось гасить печи и ждать на улице, где зуб на зуб не попадает. Жители роптали. «Так и окочуриться недолго!»

Маленькие савояры знали свое дело. Они были не дебильными, как сказал Гарро, но весьма туповатыми. Да и что можно было ожидать от этих малышей? Их продавали, эксплуатировали, увезли на край света. У них отобрали все, даже их сурков. Их заставляли теперь чистить флюгера и даже кресты на верхушках церквей, куда они с удовольствием и легко забирались.

Наступил Великий Пост, которому предшествовали три карнавальных дня. Латинское слово « carnelevare», означавшее «лишать мяса», давно потеряло свой первоначальный смысл. Наоборот, эти три дня отличались «кощунственным беспорядком» в еде, как говорил епископ; все набивали животы мясом и колбасами перед сорокадневным воздержанием.

В среду весь Квебек возвращался из церкви с черным пятном на лбу, напоминанием о священном афоризме «…из праха во прах». Во время Великого Поста есть полагалось лишь раз в день, желательно в полдень… Молочные и мясные блюда были исключены, что же оставалось? Хлеб, рыба, овощи и, к счастью, напитки, употребление которых заметно возрастало.

Три дня спустя Великий Пост был омрачен первым крупным спором, имевшем, однако, большое значение для Квебека. Спор разразился на приеме у г-на Обура де Лонгшон, первого консула.

Г-жа Обур де Лонгшон была женщиной невзрачной и не любила принимать гостей. В противоположность ей г-н Обур, член товарищества «Святого Причастия», всегда пользовался возможностью в период Великого покаяния собрать у себя изысканное общество интеллектуалов и побеседовать о теологии, морали, назначении человека. Естественно, приглашали и дам. Прошли те времена, когда грубое мужское общество изгоняло женщину из своего фривольного круга, считая ее глупой служанкой, необходимой лишь для продолжения рода.

За последние два столетия нравы изменились. Во всем мире, а особенно во Франции, мужчины оценили общество женщин не только за красоту тела, но и ума. Эпоха Ренессанса и ее утонченные короли воздали должное женщине образованной и незаурядно мыслящей. Именно эта тема и послужила причиной спора. Кто-то высказал мнение, что подобные преобразования в Северных областях были возможны лишь благодаря усилиям провансальской культуры вообще и школ любви в Лангедоке в частности. Тут же все общество решило высказаться. Разнообразие мнений и широкая эрудиция присутствующих ярко демонстрировали уверенность каждого в том, что он говорил. Высказанное мнение подвергалось жесточайшему обстрелу историческими, политическими или теологическими фактами. Вскоре разговор коснулся времен Шарлеманя, затем римской эпохи, когда римляне облюбовали себе земли южной Галии, где долго царила «prima lingua oceitana».

Разделение Аквитании и Лангедока ничего не изменило, нравы и язык, слишком долго находившиеся под влиянием латыни, остались прежними. В десятом веке арабы привнесли в культуру юго-западного Прованса свои утонченные развлечения, науки, поэзию. На этой почве и родилась богатая культура, нашедшая свое воплощение в школах любви трубадуров, великих мыслителей и поэтов. В те времена конфликты разрешались с необычной учтивостью.

— На свой лад, — г-н Обур решил прервать майора Сабанака, слишком увлеченного живописным рассказом об истории своей провинции. — Но вы не станете утверждать, что в этих школах, где, кажется, учили грамматическим правилам, мистика…

— Там обучали галантному обхождению с дамами, умению «ухаживать»… Даже низшие классы были не так грубы. Простой труженик — крестьянин из Аквитании был более искушен в литературе и в языке, чем нормандский или бургундский барон, — ответил г-н де Дорилак.

Нахмурившись, присутствующие попытались восстановить справедливость. Беседа протекала в рамках приличия. Предпочтение отдавалось южанам, так как многие из «выходцев с Севера» вовремя вспомнили, что их губернатор тоже был гасконцем. Лучше уж закусить удила, чем вызвать раздражение обидчивого правителя.

— Элегическая земля, — сказал Карлон, — но ее чрезмерная учтивость повлекла за собой злоупотребления… Что это, равнодушие или уважение к другому? Были разрешены еретические секты, они все увеличивались, издеваясь над учением Церкви. Все это продолжалось до эпохи катаров, которые возомнили себя выходцами из другой цивилизации. Они утверждали, что материальный мир есть порождение зла, а сама жизнь и продолжение рода являются тяжким грехом. Церковь считала своим долгом уничтожить эту отвратительную ересь.

Гасконцы возразили, что катары были чисты в своих помыслах и делах и никому не причинили зла, для ненасытных северян это был лишь повод.

В качестве аргументов был приведен ряд фактов. Ужасные рассказы о войне, развернутой против альбигойцев Симоном де Монфортом и преподобным Домиником, белобородым монахом, основателем инквизиции, наводили страх; и даже спустя четыре столетия в деревнях Лангедока расшалившихся детей пугали, по старинке: «Вот придет Симон де Монфорт и заберет тебя!» По правде говоря, это была не война, а резня, вплоть до полного истребления; никому не удалось избежать костра или меча, уничтожали всех — мужчин, женщин, детей, стариков и даже новорожденных. Кровавый крестовый поход разрушил не только еретические секты, он разрушил всю южную культуру.

Эти будоражащие воспоминания о запахе крови и пылающих кострах послужили преградой для возможного примирения между присутствующими, хотя они были одинаково причесаны и одеты, одинаково любезны и все находились в ссылке, в плену у канадской зимы.

— Однако невозможно было терпеть… — пробормотал г-н Гарро д'Антремон. Ему ответил чистый женский голос:

— Можно все стерпеть, кроме жестокости.

Это была г-жа де ла Водьер: Беранжер-Эме решила выступить в защиту, ее реплика попала в цель и вызвала одобрительную улыбку графа де Пейрака. Она покраснела от удовольствия.

— Да признайтесь же, что вы странный народец, вы, южане, — вступил г-н де Башуа. — Победитель оставил вам ваши формы правления, ваши обычаи, ваш язык, а вы злоупотребляете всем этим, желая сохранить вашу свободу скандальных нравов. И сегодня вы действуете, не думая о грехе, как будто его и нет.

— Почему же… он существует… Но то, что вы, северяне, заклеймили, не является грехом…

— Святотатство! — проворчал г-н Мэгри де Сен-Шамон, — сразу видно, что ваша культура взяла начало в испорченных источниках: языческий Рим, непристойный Ислам. Ваши корни питались из разных почв…

— Кто вам позволил!.. — закричали гасконцы. Борьба аргументов продолжалась.

— А ваши войны?.. Ваши предки?

— Мои предки принадлежали к роду Александра IV, — сказал граф де Пейрак.

— Мои тоже, — закричал Кастель-Моржа. Воспользовавшись тем, что соперники переводили дыхание, г-н Обур решил положить конец спору.

— Наши мнения ни к чему не приведут, это безвыходная ситуация, которая продлится еще несколько столетий. Тема эта неисчерпаемая, ведь предмет спора

— различная концепция греха.

— Действительно, — одобрил г-н д'Авренсон, — наша культура призывала прийти к богу через плотскую любовь в самых совершенных ее формах, а не через отречение от нее.

— Что бы произошло, если бы северная цивилизация потерпела поражение? — спросила Беранжер де ла Водьер, повернувшись к графу де Пейраку с выражением восторженной невинности.

Эта перебранка взволновала Анжелику: она заметила, что вокруг Жоффрея собрался кружок женщин, они следили за каждым его словом и бросали на него такие влюбленные взгляды, на которые только она имела право. Среди этих дам она узнала г-жу де Сен-Дамьен, прекрасную Элеонору с острова Орлеан этой зимой ее слишком часто видели в Квебеке «Да, все эти женщины без ума от него и непонятно почему. Хотя нет, мне-то как раз понятно…» Ближе всех к нему стояла Сабина де Кастель-Моржа, очень прямая и величественная, готовая до последнего дыхания защищать своего повелителя. Хотя место это принадлежало Анжелике, сейчас она лишилась его, и никто, казалось, не обратил на это внимание. Это было верхом бесцеремонности.

— Вы сможете дать нам ответ, дорогой Сюзерен? — спросила Элеонора де Сен-Дамьен, женщина с пылающим взором. Со всех сторон послышались нетерпеливые голоса:

— Да, ответьте, если бы короли Прованса победили королей Севера и разрушили их культуру, что бы произошло?

В течение вечера Анжелика заметила, что, хотя реплики Жоффрея были довольно опасны, но все же они носили несколько легкомысленный характер. Теперь же он задумался и совершенно серьезно заявил:

— Быть может, мы стали бы свидетелями примирения Любви и Церкви!

— Приятно слышать! — сказал Виль д'Аврэй.

— Вы богохульствуете! Наше королевство погрязло бы в ереси, как это случилось с англичанами…

Анжелика не могла больше слушать разбушевавшихся спорщиков и решила удалиться в соседний будуар. Она почувствовала облегчение, оставшись одна. К счастью, подумала она, ни г-на де Барданя, ни герцога Вивонна здесь нет. Анжелика была слишком взволнована и разгневана не только неосторожными высказываниями Жоффрея в защиту своей мятежной провинции, но и отношением к нему аквитанских дам. Возможно, этот легкомысленный гасконец уже давно обманывал ее? При мысли об изящной Беранжер-Эме в объятиях своего мужа она ощутила холодную дрожь в затылке. Как он улыбался ей! Анжелика не могла перенести того, что Жоффрей раздаривал свои улыбки другим женщинам.

Между тем в гостиной продолжалась баталия. С дрожью в голосе, Виль д'Аврэй кричал:

— Чего же они добились, эти веселые провансальцы со своим девизом: Delectus coitus?

— Маркие ведите себя приличнее, ведь сейчас Великий Пост, — урезонил его хозяин дома.

***

Разъезд по домам был бурным. Лишь небольшая полоска земли отделяла порог особняка первого консула от небольшой расщелины в горе, и частенько один или два гостя, будучи навеселе, попадали в нее. Таким образом, перспектива возвращаться одному после бурно проведенного вечера была довольно рискованной.

Луна освещала беспорядочное скопление карет, кучеров и лакеев, раздавались возгласы, смех и ржание лошадей. Весь этот гвалт, не совсем уместный во время Великого Поста, послужил поводом г-ну де Берньеру, живущему по соседству, написать на следующий день рапорт епископу.

Подхваченная людским потоком, Анжелика внезапно оказалась перед графом де Пейраком. Гнев ее еще не утих, и она довольно резко бросила ему:

— Вы сумасшедший! Своими высказываниями вы добьетесь того, что Церковь отречется от вас! Разве вам не достаточно того, что Король не на вашей стороне?

Он удивленно поднял брови, казалось, что ее гнев забавляет его, но его колючая улыбка говорила о другом.

— А вы стали агентом короля, госпожа Плесси-Бельер, вы тоже против мятежных южан?

Она не смогла вымолвить ни слова.

Анжелика попросила Виль д'Аврэя проводить ее до дома. Она решила дождаться Жоффрея и поговорить с ним, объясниться. На этот раз не понадобятся ни ее ласка, ни нежные слова. Как он посмеялся над ней! Но он не пришел. Анжелика всю ночь не сомкнула глаз. Ей трудно было поверить, что ее муж говорил с ней в таком тоне. У нее до сих пор стояло в ушах его язвительное: госпожа Плесси-Бельер.

Теперь она уже не сомневалась в том, что он знает все о герцоге де Вивонне, о его присутствии в Квебеке. Она ничего не говорила ему, рискуя своей жизнью, но он узнал сам, что она встретила здесь тех, кто был рядом с ней в той, другой жизни, когда она царила при дворе. Возможно, это пробудило в нем горькое чувство ревности…

Утром она все еще думала о примирении поспешила в особняк Монтиньи. Там она узнала, что г-н де Пейрак уехал из Квебека инспектировать форты на Красном Мысе.

Ситуация показалась ей катастрофической, хотя для этого не было никакого повода. Она побежала в монастырь иезуитов.

Г-жа де Пейрак часто приходила на исповедь к отцу Мобежу, и всегда церемония протекала в соответствии с установившимся ритуалом, который, однако, нельзя было назвать традиционным.

Анжелику провожали в библиотеку, она садилась в кресло с высокой спинкой, а его святейшество устраивался рядом на скромном табурете. Они крестились, отец произносил молитву на латинском языке, а затем начиналась бессвязная беседа. Они говорили о способности передавать мысли на расстоянии и о женьшене, чудодейственном корне, найденном в Азии и обладавшем целебными свойствами. Корень этот произрастал и в Америке, но необходимо было тщательно изучить его свойства, возможно, это всего лишь разновидность настоящего женьшеня. Затем отец Мобеж вставал, просил ее встать на колени и прочесть покаянную молитву и давал ей отпущение грехов.

На этот раз она не знала, с чего начать, какие доводы привести в оправдание своих слез. Наконец она решилась… Она в опасности. Один человек попытался убить ее, не имея на это никаких причин. В этом ей виделась рука судьбы и происки ее старых врагов, которые не сложили оружия и по-прежнему преследуют ее. Особенно она волнуется за своего мужа, они ведь из разных провинций, и отсюда все зло… Когда она замолчала, последовала долгая пауза, святой отец размышлял, прежде чем высказать свое суждение.

— Женщины, которых постигла участь быть красивыми, представляют для нас некоторую загадку. Их образ жизни отличен от нашего, хотя подчас это трудно объяснить, с одной стороны — он более труден, с другой — более легок. Они избежали того, что мы называем повседневностью, их судьбы во многом своеобразны. Они — посланцы волшебства, очарования и поклонения совершенству, а ведь именно эти чувства храним мы в тайниках нашей души; но и они испытывают подчас жестокое разочарование, когда их чувства забыты, растоптаны, унижены. Очень часто мы видим подобных женщин рядом с принцами или королями, они отдают этим людям, наделенным безграничной властью, всю нежность своего сердца и трогательный хрупкий ум. Опьяненные почестями и лестью, которые лишь слабым отблеском коснулись их самих, эти женщины тонут в бескрайней глупости, их сердца черствеют.

— Если ваши речи обращены ко мне, — сказала Анжелика, удивленная подобным высказыванием, — и если вы и меня считаете одной из тех, кого, по вашим словам, постигла «участь быть красивой», то хочу возразить вам, отец мой, что я всегда боролась за право быть личностью, жить по велению своего сердца и думать по велению своего разума. Но вы должны знать, я счастлива быть красивой, — добавила она, посмотрев на него с вызовом.

— И правильно делаете, — заверил отец Мобеж, — но вы не дослушали меня, мадам… Очень красивые женщины при любых обстоятельствах совершенно уверены в своем обаянии, они считают, что нравятся всем, кому они представлены! И именно в этом их отличие. Согласитесь, гораздо приятнее, когда при вашем появлении вы встречаете радостное оживление, всеобщее очарование, а не холодное равнодушие, отталкивающую антипатию или же пренебрежение вами. Красивые женщины счастливы тем, что могут нравиться, не прилагая к этому никаких усилий. Мир улыбается им. А другие женщины, обладающие не меньшими душевными качествами, вызывают лишь скуку, ведь они некрасивы. Подумайте над этим, мадам, небо щедро одарило вас, и возможно, справедливо иногда… заплатить за ваши бесценные преимущества… — Он помолчал, затем продолжил:

— Теперь, что касается ваших страхов попасть в ловушки ваших врагов, которые своей жестокостью или с помощью магии покушаются на вашу жизнь… Чистое сияние вашей ауры подсказывает мне, что вы их победите. И более того,

— в его глазах мелькнула ироническая улыбка, — я склонен пожалеть их, так как они слишком рискуют потерять свою жизнь, если будут упорствовать в своем желании нападать на вас. Я бы не советовал вам спешить и ставить все точки над «и» в вашей ссоре с супругом по интересующему вас вопросу. Как часто бывает в супружеских перепалках, другому приписываешь то, что даже в мыслях у него не было. Я уверен, вы преувеличиваете важность подобных дебатов для господина де Пейрака. Он просто любит бывать в окружении своих друзей, а вы приписываете данным собраниям несуществующие цели. Ему же и в голову не придет, что это могло задеть ваше самолюбие. Поэтому вам лучше открыто поговорить друг с другом, не откладывая.

— Его нет в Квебеке, — в голосе Анжелики послышались плачевные нотки, — он уехал.

— Он вернется… сегодня вечером… или завтра… В такое время года далеко не уедешь… не далее двух лье отсюда…

Отец Мобеж не принял всерьез ее жалобы. Это успокоило ее, и она ушла от него, уверенная в себе.

***

В тех краях, откуда была родом Анжелика, верили в оборотней и фей, в колдунов и ведьм; сгорбленные тени нечистой силы заманивали людей в болота и дремучие леса. Там не говорили о куртуазной любви, но часто вспоминали Жиля де Реца, отдавшего душу Дьяволу и подвергавшего пыткам сотни маленьких мальчиков. Знания Анжелики в области литературы, искусства или наук были неглубоки, но в этом ей некого было винить, кроме самой, себя, своей лени. Да, она всего лишь чужестранка, уроженка Пуату. Но… Она любила его. Она любила его больше всего на свете! Он должен это знать, он должен верить ей! Даже если она из Пуату.

Жоффрей де Пейрак хохотал взахлеб. День близился к полудню, и оба они находились в замке Монтиньи, в кабинете Жоффрея. Ему стоило большого труда снова стать серьезным, и теперь он хотел знать, откуда у нее в голове столь бредовые мысли.

Она рассказала ему о собраниях, на которые он приглашал своих соотечественников, а ее никогда. Эти коллоквиумы внушали ей страх. Наблюдая за ними, выслушивая колкости и обвинения, которыми они обменивались, она всякий раз вспоминала диспуты в Тулузе и как бы заново переживала последствия этих опасных бесед. Но сегодня ей показалось, что он забыл опыт, извлеченный из тех далеких тревожных лет.

— Я хочу вас успокоить и попытаюсь свести на нет все ваши тревоги, — заявил он. — Меня так мало волнует господство северян в Аквитании! Мои предки передали мне по наследству определенное отношение к этой проблеме, но я не собираюсь брать на себя миссию мстителя. И я даже не буду спорить, хорошо это или плохо. Человечество давно играет в эту игру, тасует карты и снова раздает их… И все это называется История… Она довольно норовистая лошадка, и не каждому дано оседлать ее и нестись по тем дорогам, которые она выбирает.

Мне же доставляет огромное удовольствие здесь, в Квебеке, встречаться со своими единомышленниками, разделяющими мои литературные и поэтические настроения. Если бы я только мог подумать, что вы с радостью приняли бы мое приглашение, любовь моя! Но мне показалось, что ваша жизнь в Квебеке довольно насыщена развлечениями, я был рад тому, что вы чувствуете себя свободной. Вы как ребенок, которому разрешили делать все, что он хочет. Дорогая моя, я люблю вас больше жизни, я счастлив тем, что вижу ваше счастливое лицо, чувствую, как вы понемногу освобождаетесь от тяжкого груза переживаний, обретаете свою прежнюю жизнерадостность, становитесь самой собой. Я испытываю ревностное стремление лучше узнать вас, постичь ваши тайны. Счастливая женщина раскрывается лучше, чем та, которая по той или иной причине чувствует себя пленницей. Часто я ловлю себя на мысли, что бессмысленно трачу свое время вдали от вас. Блаженны те минуты, когда я пробираюсь в ваш маленький домик, опьяненный одной только мыслью, что увижу вас; на всем, что вас окружает, и на всех, кого вы допускаете в ваш интимный мир, лежит отпечаток вашего присутствия. Я изучаю вас, как книгу, каждый день перелистывая страницы. Когда мы рядом, я чувствую, что вы принадлежите только мне, мы отгорожены от суетного мира и бремени наших забот. Даже наш эгоизм не повредит нам. Два любовника, благоразумно относящиеся к совместной жизни, — в этом, возможно, и заключен секрет счастья.

— Да, но при мысли, что все это может быть разрушено в один миг, меня кидает в дрожь, — сказала Анжелика.

— Я появляюсь в городе и обнаруживаю, что вы подвергаетесь опасности, либо, как вы это утверждаете, я представляю себе, что вы ей подвергаетесь. Испытания, выпавшие на нашу долю, и события, их спровоцировавшие, еще слишком живы в моей памяти. Что бы вы ни говорили, я еще болен ими, и я никогда не забуду, что я был первым вельможей Аквитании, когда французский король захотел меня уничтожить…

Обняв ее, он спокойно беседовал с ней. Как и в тот вечер у г-на Обур де Лонгшона, он шутками отвечал на серьезные вещи, которые в действительности и не были серьезными. Это всего лишь забавные интеллектуальные поединки, дабы избежать лености ума на протяжении нескончаемой зимы. Она должна была заметить, что это только словесная чехарда, которая привела к тому, что в конце вечера галликанцы защищали Папу, янсенисты — иезуитов, циники — добродетель, а г-жа де Плесси-Бельер, мятежница из Пуату, перешла на сторону короля.

— Действительно, — сказала она, — но это еще раз напоминает нам, что годы проходят, мятежи рассеиваются, как дым, а раны заживают. Жизнь заставляет нас бросить взгляд на окружающий мир, и мы замечаем, что он не стоит на месте, он так переменчив… Мы думали, что неизменна наша душа, наши чувства, но, увы, идеи, которыми мы жили, кажутся нам легкомысленными, а дорогие нам существа умерли, и их уже не воскресить.

— Дорогая, уж не думаете ли вы, что я это отрицаю, что я обманываюсь в своих взглядах на происходящее? — Он обнял ее за талию и нежно притянул к себе.

— Я все прекрасно понимаю… Времена трубадуров прошли… И нет больше сказочных фей…

Его пылкие темные глаза утопали в ее изумрудно-зеленых. Она тихо произнесла:

— Но есть мы…

Как это было прекрасно, любить друг друга при свете зимнего солнца, жемчужно-розового, временами золотистого, проникавшего в комнату через ромбовидные окна. Свет вплетался в косы балдахина на их кровати. Его тело на фоне белого покрывала казалось темным, и она вдруг почувствовала себя светлой, гладкой и невесомой в его объятиях. Она любила эту тихую комнату и могла бы каждый день проводить здесь, вместе с ним. Ей пришла в голову мысль поселиться в замке Монтиньи… но она быстро отогнала ее. Жоффрей прав. Лучше жить отдельно, чувствовать себя свободными. Они и так могут встречаться хоть каждый день, разговаривать, любить друг друга, строить планы на будущее и обсуждать прошедшее. Жоффрею нравился ее маленький домик, где она всегда принадлежала только ему, вдали от людских взглядов. А она любила приходить к нему иногда… как к любовнику.

«Я никогда не была так счастлива, как в его объятиях», — признавалась она себе.

Тем не менее ей показалось, что после этой аквитанской ссоры что-то переменилось в их отношениях, а ослепительное полуденное сияние высветило в тайниках ее души то, что она называла «пресыщением». Первый раз в жизни она почувствовала это сегодня, когда они ласкали друг друга… пресыщение… Да было ли оно? Нет… Скорее это был лишь намек на подобное чувство, едва уловимый…

Она снова и снова спрашивала себя, не ошиблась ли она, искала мотивы, размышляла… Эти несколько часов любви окутали ее сладострастным туманом, она затерялась в нем, и все же в какой-то момент она вспомнила этот миг… Мало-помалу он обретал форму и смысл, и вдруг она прозрела. Это произошло так неожиданно, и в то же время иначе не могло быть. Как будто опустошительная волна вынесла ее из океана чувств, выбросила ее тело на землю и широко раскрыла ей глаза, и она увидела себя, она устремила на себя свой взор, она погружалась в этот бездонный взор, в черную воду и красный огонь… И там, в бездне, она увидела незнакомца, он смотрел на нее, она не знала его имени, но чувствовала, что он самый близкий ей человек…

Теперь, вспоминая об этом, она призналась себе, что в тот миг испытала священный ужас. Она услышала свой голос, неузнаваемый, удивленный:

— Ты! Ты!

Может быть, именно в этот момент она почувствовала пресыщение, хотя это вовсе не было пресыщением. Она потеряла сознание, но пришла в себя, как после полета с небесного светила на землю. И все же она убеждала себя, что произошло нечто необычное. Ее сердце билось от сожаления и разочарования, что она не может понять себя. Но к этому беспокойству не примешивалось чувство страха, боязнь потерять его или разонравиться ему. Она сознавала, что сейчас она особенно красива. И ее зеркало подтверждало это. Она как бы излучала свет, и отблески его она замечала в восхищенных глазах тех, кто окружал ее. Она провела пальцем по ресницам, по линии своих губ.

Нет, она нисколько не жалела о том, что ее постигла участь быть красивой. Отец Мобеж совершенно справедливо ей напомнил об этом. Благодаря этому чудесному дару она никогда не сомневалась в себе, а ведь так много женщин страдают от равнодушных или пренебрежительных взглядов.

Вся услада ее жизни заключалась в том, что она обладает самым действенным оружием в борьбе за любовь Жоффрея и что в тот день, когда она вновь предстанет при дворе, она без боязни сможет покорить своей внешностью всех алчных и завистливых воздыхателей; да и государь вряд ли будет разочарован, за что она благодарила небо.

Сознание собственной красоты наполнило ее счастьем. Ее жизнь не была спокойной, но она не променяла бы ее на судьбу Сабины де Кастель-Моржа, никогда не знавшей удовольствий любви, ее безумных порывов…

Размышляя о Сабине, она почувствовала запоздалые угрызения совести, вспомнив все свои слова, брошенные ей в лицо и так больно ранившие ее.

***

В душе г-жи де Кастель-Моржа царило опустошение, причиной которому была последняя ссора Сабины и Анжелики на вечере у Лонгшона. Состояние, в котором она сейчас находилась, было куда более худшим, чем вся ее прежняя жизнь, полная разочарований. Судьбе было угодно, чтобы эти двое снова встали на ее пути. Они появились, чтобы сорвать с нее маску и выставить напоказ ее прокаженное лицо. Это был конец.

Вот почему все избегали ее, никто не проявлял к ней симпатии, а в ответ на свое дружеское расположение она встречала лишь холодное равнодушие.

Анжелика была права, когда утверждала, что она больна любовью, зародившейся в ней в юности. Эта разбитая любовь поселилась в ее сердце и обрекла ее на вечные муки. И она же сама убила любовь, убила тем, что избегала ее, отталкивала, стыдилась ее. Она надела на любовь маску греха и обманывала себя, свою невыразимую тоску темными ночами, она ненавидела свои желания, возвела в добродетель свое бесстрастное тело. Она сама виновата во всем. Ей казалось, что судьба несправедлива к ней, потому что другая владела предметом ее чаяний и надежд, но на самом деле она своими руками сделала из себя калеку.

А сейчас любовь проснулась в ней, пробудилась с приходом того, кто неотступно преследовал ее в снах и мечтах; так медленно занимается заря, а потом пронзает солнечными лучами горизонт. Ее кумир, которого она считала исчезнувшим навсегда, восстал из пепла, и она увидела его, узнала его. Его появление в реальной жизни было так непохоже на ее сны, которые она до сих пор приукрашивала и населяла химерами. Она очутилась под игом своей страсти к этому господину, страсти сумасшедшей и совершенно напрасной. Сабина понимала, что теперь уже слишком поздно предаваться этой страсти, и дело не только в посеребренных висках, знаке пережитых испытаний, и не в том, что годы не прошли бесследно, наложив отпечаток на ее душу и тело. Она сама уродовала себя и отдаляла от себя все знаки внимания. Она окружила себя неприступной крепостной стеной. Теперь, когда он был рядом, в ней самой не было жизни, она стала призраком. А что он, Жоффрей де Пейрак, будет делать с призраком, он, такой пылкий, страстный, алчный до жизни? Ее крепостная стена надежно защищала ее. Да и он не вспоминал о ней, если верить словам Анжелики. Он и раньше не замечал ее, хотя она была красива, очень красива. Нет, Анжелика солгала. Он не мог не заметить ее, он так чутко реагирует на появление очаровательных женщин. А может быть, уже тогда она носила в себе этот порок, это свойство отталкивать любовь, сохраняя лишь дружеские отношения? Какая пытка! Именно теперь, когда беспокойными ночами ее изголодавшееся тело металось на постели, именно теперь было слишком поздно… Только с ним… Только с ним любовь могла бы быть такой прекрасной… Он мог бы обнимать ее. Но он принадлежал Анжелике. Чувствовалось, что другие женщины мало для него значат, когда она рядом. Сколько раз, провожая их взглядом, когда они вместе уходили с приема, ее сердце разрывалось от боли: «Сегодня ночью они будут любить друг друга».

Часто она смотрелась в зеркало, касалась пальцами лица, как бы желая почувствовать нежность своей кожи, проводила ими по морщинкам в уголках глаз.

Напрасно Анжелика говорила ей, что она красива, что в ней есть очарование и статность, она-то знала, что уже поздно. Она никогда не вылечится от своей любви, никогда не освободится от молчаливого разочарования.

Она сделала так, что мужчины не переносят ее. Она перешла в категорию женщин, которых они избегают, как чумы. И никакое чудо не способно разрушить или подорвать мощную крепость, сооруженную ее усилиями, и каждый день она добавляла по кирпичику в стены на глазах у всех. Ее жесты, слова и поступки были подчинены этой крепости и не выходили за ее пределы.

Анжелика! Вот ей выпала счастливая судьба. Белокурая, она была похожа на фею. А Сабина уже вырывала первые серебряные нити из своей темной шевелюры, некогда черной как смоль. Ее не покидала надежда на дружеское расположение графа. Посещая собрания гасконцев в замке Монтиньи, она почувствовала, что приобщилась к атмосфере теплоты и взаимопонимания, созданной графом де Пейраком. Иногда он разговаривал с ней, и в этих беседах она не чувствовала затруднений. В его взгляде она читала одобрение своим высказываниям, и жизнь вновь обретала форму и краски…

Жоффрей де Пейрак и Анжелика нарушили и без того непрочное равновесие ее жизни. Даже у этих неблагодарных индейцев Анжелика пользовалась успехом, возможно, благодаря ее бесценному дару очаровывать, не прилагая к этому никаких усилий. Сабина таким даром не обладала. Каким образом Анжелика добилась привязанности этих дикарей? Напрасно Сабина снова и снова задавала себе этот вопрос. Ее очарование не поддавалось анализу, с этим нужно было просто смириться и преклоняться перед ним. Было время, когда Сабина занималась с Пиксареттом катехизисом и готовила его к крещению. Сегодня он не замечал ее, он стал защитником и телохранителем этой интриганки, при появлении которой все сердца тянулись к ней. Появление Сабины приводило всех в отчаяние. Либо ее затмевали другие. Тем не менее она полюбила эту северную страну, полюбила ее достоинства и недостатки, хотя чувствовала себя здесь иностранкой. Те несколько друзей, еще недавно общавшихся с ней, г-жа де Меркувиль, г-н Гобер де ла Меллуаз и другие, воспользовавшись предлогом, повернулись к ней спиной. Прокурор Тардье единственный относился к ней с уважением. Но она быстро поняла, что он просто нуждался в ее пособничестве при реализации своего проекта, он решил снести дома, нагроможденные рядом с фортом. Желая доставить ему удовольствие или попросту отделаться от него, она пожаловалась Фронтенаку на дым и неприятные запахи, поднимавшиеся от подгнивших домиков Нижнего города; губернатор рассердился и ответил ей, что она может вернуться в свой дом, открытый всем ветрам, если замок Сен-Луи кажется ей не совсем комфортабельным.

К ней обращались лишь за услугой или когда хотели переложить на нее неприятную обязанность.

Г-жа Фавро и две жительницы предместья отказались поставить ткацкие станки на своих чердаках. Так как никто не знал, куда их пристроить, то попросили г-жу де Кастель-Моржа поместить их в маленькой комнатке в замке Сен-Луи, в которой она хотела сделать молельню. Никто не поблагодарил ее за это. Сабина больше не существовала. Даже ее сын не простил ей выстрела по флоту де Пейрака, он стыдился ее. Он ускользал от нее. И в этом была и их вина, особенно ее, Анжелики. Она дошла до края… Ее неотступно преследовала мысль о самоубийстве. Может быть, броситься со скалы, там, где первооткрыватель Картье поставил во время своего путешествия гигантский крест с изображением герба короля Франции? Она представила, как она стоит у подножия этого креста, собирая остатки мужества перед тем, как броситься в бездну. Трудность была в том, чтобы найти лучшее место, так как, падая, все равно оказываешься на крышах Нижнего города.

Из канцелярии суда она напорется на стволы деревьев, окружавших лагерь индейцев, с террасы замка Сен-Луи ее тело бросится на отлогие склоны гор и, чего доброго, пробьет крыши лачуг знаменитого квартала развалюх.

Мрачные видения довели ее до изнеможения, Сабина в мыслях уже была на своих похоронах, на кладбище Кот де ла Монтань. Все говорили о ее неловкости при жизни и при выборе смерти. Священник, возможно, откажет ей в ритуале христианского погребения, и все вздохнут, что даже мертвая она создает столько же затруднений, как и при жизни. С каждым днем темные круги под глазами все ярче выделялись на ее бледном лице.

Ей не удалось постичь любви, она никогда не знала любви… Однажды, когда она в одиночестве сидела у себя в комнате, она разделась и подошла к зеркалу. Она была поражена округлостью бедер, плавным изгибом талии, пышной грудью. Она покраснела, заметив небольшую повязку из белого полотна, которую она постоянно носила. На ее взгляд, соски ее грудей были слишком широкими и темными, но разве не это привлекает похотливых мужчин? Она поняла, что обманывалась.

«Я красива, — думала она, — однако ни один мужчина не говорил мне этого…»

Это была ложь.

Мужчины ухаживали за ней и говорили ей об этом, восхищались ее красотой. Но она хотела слышать подобные признания только от одного человека, из одних уст.

Не в силах более сопротивляться этому дурману, она восприняла бурную страсть де Кастель-Моржа скорее как оскорбление, нежели честь; он любил женщин, но его поспешные ухаживания она расценила как похоть. Своими отказами разделить супружеское ложе она вынудила его смиряться с подобным положением, хотя теперь, разглядывая себя в зеркале, она поняла, что этот распутник согласился с ней не без сожаления. Слезы выступили у нее на глазах. «Ненужное тело! Тело, которым пренебрегли!» — в ее словах была жалость к самой себе.

«Один лишь раз… — подумала она, — я хочу узнать любовь хотя бы раз в жизни! Прежде, чем я умру! Прежде, чем состарюсь!» И она сорвала повязку со своей шеи.

***

В начале марта ударили сильные морозы. «Нужно обладать обжигающей кровью, бронзовым телом и стеклянными глазами, чтобы сопротивляться таким холодам, — писала м-зель д'Уредан, — а жестокие правила Великого поста только усугубляют наши страдания».

Посреди ослепительно белого пейзажа Святой Лаврентий под гнетом снежных заносов, изборожденный следами от саней, казалось, забыл, что когда-то он был рекой.

Нет, зима не собиралась уходить. Ясные и морозные дни чередовались со снежными бурями, бросавшими вам в лицо колючую и сухую снежную пудру, а северный ветер продувал вас насквозь.

К 12 марта, середине Великого поста, было решено поставить небольшую пьесу, подготовка проходила в лихорадочном темпе.

Г-жа де Кастель-Моржа довольно агрессивно высказалась по поводу выбора пьесы. «Тартюф», предложенный просвещенными умами, был отклонен. Всем известно, что король поддерживал Мольера, но и он вынужден был отступить перед набожной кликой. Ни к чему в Квебеке сеять смуту. Казалось, что г-же де Кастель-Моржа не нравится ни одно из предложенных произведений. Она считала, что отец д'Оржеваль никогда не одобрит их.

И зачем она заговорила об отце д'Оржевале? Всем и так достаточно испытаний Великого поста.

Она предложила «Кастора и Поллюкса», пьесу малоизвестного автора. Эту пьесу ей рекомендовал секретарь г-на де Фронтенака, г-н Берино, который сам написал несколько незатейливых литературных опусов.

Собравшиеся у интенданта участники представления обсуждали театральные пристрастия г-на Берино и решили сделать его постановщиком, затем перешли к требованиям г-жи де Кастель-Моржа, которая, к счастью, отсутствовала.

«Кастор и Поллюкс»?

— А не попросить ли нам г-на Берино написать пьеску в три акта, с одним или двумя танцами, — предложила г-жа ле Башуа.

— И назвать эту пьесу «Сабина и Себастьян», — сказал интендант.

Его немилосердная шутка спровоцировала такое безграничное веселье, которое можно было объяснить лишь тем, что у людей сдали нервы. День представления приближался, а репетиции еще не начинали. К этому добавлялся еще жуткий холод и пустые желудки. Опоздавшие г-н и г-жа Голлен обнаружили полную гостиную людей, корчившихся от смеха, по щекам текли слезы, а некоторые даже задыхались.

— О, если бы вы слышали, — воскликнула Анжелика, — господин интендант уморит нас со смеху…

Это высказывание вызвало новый прилив безудержного хохота, так как ранее интендант никогда не удостаивался подобной похвалы, а ошеломленные лица Голленов лишь подзадорили присутствующих. Наконец, всхлипывая и икая, им рассказали шутку интенданта, и остаток вечера все хохотали до упаду.

Нельзя сказать, что Анжелику не мучили угрызения совести. Вот уже несколько дней она была недовольна собой, когда вспоминала Сабину де Кастель-Моржа.

— Сабина меня беспокоит, — сказала ей при встрече г-жа де Меркувиль. — Мне казалось, что ей стало лучше, она даже похорошела, и вдруг! Она опять во власти своего дурного настроения, у нее ужасное лицо, я уверена, что она не спит по ночам. Не могли бы вы посоветовать ей какое-либо лекарственное средство?

— Увы, нет! Я меньше, чем кто-либо, могу ей помочь.

— Я хочу послать за Гильометой де Монсарра-Беар, на остров Орлеан. Говорят, она прекрасно разбирается в травах.

— Только, ради Бога, не сталкивайте этих двух женщин. Все закончится тем, что они обе сойдут с ума. Не лучше ли мне самой повидать Гильомету?

— Прекрасно! Если вы ее увидите, передайте ей эту повязку, которую Сабина мне вчера бросила в лицо. Говорят, что эти целители и колдуны используют в своих магических таинствах какие-либо предметы, до которых дотрагивался больной человек.

На следующий день Анжелика отправилась в «Корабль Франции», и вдруг ее окликнула Элеонора де Сен-Дамьен. Очень красивая и соблазнительная женщина, она сидела в своих санях, остановившихся около старого магазина.

— Гильомета передает вам привет и ждет вас, — сказала она Анжелике.

— Вы возвращаетесь на остров? — внезапная мысль осенила Анжелику.

— Я рассчитывала провести здесь весь день у моего сына, майора Фабриса, — ответила она, — но если вы решились сопровождать меня, то я уезжаю через час. Мне нужно сделать кое-какие покупки, а вечером мы вместе вернемся в Квебек.

В большом зале трактира Анжелика нацарапала записку, сидя на углу стола. На этот раз она предупреждала Жоффрея, что ее не будет в Квебеке целый день. Поездка не была дальней, но оставляла пьянящее чувство свободы и бескрайнего простора снежной долины. Более того, Анжелика была уверена в том, что прекрасная Элеонора не посетит замок Монтиньи в ее отсутствие, чтобы поприветствовать своего «господина».

Замок Гильометы производил впечатление густонаселенного жилища. Больные, индейцы, соседи, дети без конца входили и выходили из него.

Она принимала своих посетителей не как целительница, но как госпожа, сидя во главе стола в кресле с высокой резной спинкой, беседуя с ними и улыбаясь им. Иногда она уводила их в свою аптеку, чтобы раздавать им лечебные травы и советы.

Она тотчас же увлекла Анжелику за собой в другую комнату, прекрасно обставленную гостиную.

— Оставайся до завтра или же обещай мне снова приехать. Нам о многом нужно поговорить.

Анжелика поведала ей, что в последние дни она была в опасности, на «Сахарной голове» ее попытались убить, а Гильомета, несмотря на свои обещания, не предупредила ее.

— Разве ты умерла? — осведомилась колдунья. — Нет! Так на что же ты жалуешься? Ты самая сильная, и ты защищена…

Часы пролетели быстро и, когда подошло время возвращаться в Квебек, Анжелика решила остаться на ночь из-за быстро приближающейся бури.

Гильомета прибыла в Канаду тридцать лет назад в сопровождении человека, за которого она вышла замуж еще в Европе и которого осудили вскоре после их приезда. Ее жизнь была неотделима от жизни острова. Когда она построила свою первую хижину, это был пустынный остров, который Картье называл островом Бахуса за его прекрасные вина. Постепенно остров заселялся.

Одиннадцать лет назад Гильомете удалось избежать преступной бойни, развернутой ирокезами, в момент нападения она с несколькими маленькими детьми собирала тимьян на склонах гор. Впоследствии она их усыновила, так как родители их погибли, а также ее второй муж — Жиль де Монсарра-Беар. Жизнь колдуньи на острове показалась Анжелике более размеренной и мудрой, нежели об этом рассказывали в Квебеке. Она долго удерживала при себе своих любовников, а они покидали ее не без сожаления. Она рассказала, что учила их в любви таким вещам, которые были неведомы лесным дикаркам.

Ее нынешний любовник, молодой и сильный мечтатель, занимался работами в поместье со знанием дела. Он выполнял простые обязанности, квторые он любил: ухаживал за животными, косил сено, разжигал костер. Он был связан с женщиной, которую любил и которая была добра к нему, он создал свой собственный рай и не интересовался, как живут другие. Он входил, выходил, садился за стол, где его ждала тарелка с изысканной пищей, и все это под нежным взглядом Гильометы, он был похож на счастливого, избалованного ребенка, который, однако, отдавал себе отчет в своем положении. Девочка-подросток со светлыми, почти белыми волосами и пустым взглядом старательно прислуживала у стола. После трапезы она села у ног госпожи и положила голову ей на колени.

— Невинное дитя, — сказала Гильомета, гладя ее волосы, — она больна эпилепсией.

Девочка была из церковного прихода, расположенного на южном берегу, там образовалась колония крестьян, выходцев из восточных и северных районов Франции. Для этих темных людей болезнь девочки была проявлением высшего зла, как проклятие богов. Девочку обвинили в том, что она заколдовала новый урожай льна и он порыжел, из Квебека должен был приехать священник, чтобы изгнать дьявола.

В почве было много соли, поэтому лен и порыжел. В верхнем течении этой реки морские воды через подземные каналы насыщают почву, местами она насквозь пропитана солью. Но эти невежды не смогли до этого додуматься и потащили бесноватую девочку в церковь. Гильомета вырвала бедняжку из их лап. Теперь ребенок живет здесь, на острове, в тиши и покое. Гильомета лечит ее отварами из лечебных трав, настойками шиповника, и сейчас припадки стали гораздо реже.

— Я думаю, это принесло ей больше пользы, чем если бы в нее втыкали иголки по всему телу, «изгоняя» дьявола.

Этот рассказ напомнил Анжелике о Сабине де Кастель-Моржа, ради которой она я приехала. Она постаралась нарисовать довольно точный портрет этой дамы из высшего общества, которая казалась в добром здравии, но ее мучил душевный разлад. Ее близкие и люди, дружески расположенные к ней, казались ей противниками, добивающимися ее гибели. Анжелика сомневалась, стоит ли говорить о подлинных причинах волнений жены военного наместника Новой Франции, ведь это означало пуститься в длинные объяснения, а она предпочитала довериться нечеловеческим способностям Гильометы распознать истину.

Слушая Анжелику, Гильомета лишь изредка бросала на нее взгляд, в котором можно было прочесть то, о чем не говорилось вслух, затем она привычным жестом надела свои очки, взяла повязку г-жи де Кастель-Моржа своими тонкими пальцами, потрогала ее и поднесла к носу.

— ..Красивая женщина, пылкая и благородная, — прошептала она.

— Да, это так, — согласилась Анжелика, стараясь сохранить душевное равновесие, — и именно поэтому ее друзья так волнуются… Они опасаются, что она дойдет до крайностей, до последней черты… Очень часто, когда сходят снега, вместе с ними уходят и люди, пораженные чрезмерным напряжением или же крайне подавленные… Это не может так продолжаться… Ее необходимо спасти…

Закончив рассказ, Анжелика заметила, что колдунья уже несколько минут внимательно смотрит на нее. Неясное выражение ее лица породило в ее душе необъяснимую тревогу. Неужели Сабина де Кастель-Моржа обречена?

Колдунья отвела взгляд и произнесла загадочным тоном:

— Не волнуйся! Она будет спасена!..

***

Судьба распорядилась так, что шутка Жана Карлона о «Сабине и Себастьяне» быстро достигла ушей г-жи де Кастель-Моржа, но ей передали, что исходила она из уст Анжелики; новость эта, как яд, проникла в душу Сабины и причинила ей нестерпимую боль.

Ослепнув от ярости, она схватила свое пальто и бросилась из дома.

Она добежала до двери, охраняемой двумя атлантами, поддерживающими глобус, и начала стучать в нее кулаками.

— Пройдите через двор, — крикнула ей Сюзанна из окна первого этажа, на подоконнике которого она проветривала соломенные тюфяки.

Сабина де Кастель-Моржа, спотыкаясь, поднялась по лестнице, огибавшей дом, чуть было не упала посреди мусора на заднем дворе. Сюзанна проводила ее в большой зал и объяснила, что они никогда не пользуются дверью, выходящей на улицу, лишь иногда г-жа де Пейр.ак утром выходит на ее порог и смотрит на горизонт.

— Где она? — воскликнула растерянная посетительница.

— Она уехала.

— Куда еще?

— На остров Орлеан, к колдунье.

— Она сама колдунья, — выкрикнула Сабина и бросилась вон.

Она бродила по городу, похожая на грозную черную птицу, от ее беспорядочных жестов полы пальто разлетались в разные стороны, ее бессмысленное блуждание по улицам напоминало танец, и это не замедлила занести в свой дневник м-ль д'Уредан, наблюдавшая за ней из своего окна.

Наконец Сабина пошла по тропинке, ведущей мимо вязовой аллеи к замку Монтиньи. Она часто приходила на эти собрания гасконцев, из-за которых на нее сердилась Анжелика, там ее успокаивала звучная напевность родного языка, старинные поэмы, которые так любил рассказывать г-н де Пейрак… Она вошла, бегом поднялась по лестнице, прошла по коридору второго этажа и открыла дверь.

Увидев ее на пороге своей комнаты, Жоффрей де Пейрак подумал, что у нее трагический вид вдовы, она была смертельно бледной и одета в темное. Стоя перед открытым окном, он устанавливал на треножник подзорную трубу. Сабина полностью потеряла над собой контроль. — У вашей Анжелики столько злобы, что в это трудно поверить! — бросила она. — Если бы вы только знали, как она со мной обращается!

Дрожащим голосом она поведала ему об инциденте, протестуя против оскорблений и травли, предметом которой она стала, и все это по вине женщины, которая считает, что ей все позволено, потому что она красива, потому что все мужчины преклоняются перед ней, а она не прилагает никаких усилий, чтобы понравиться им, и она считает себя снисходительной, хотя она…

Она повторила шутку, благодаря которой она стала посмешищем всего города, это бросило тень на ее доброе имя и на имя Себастьяна д'Оржеваля.

Граф слушал ее, слегка нахмурив брови, ее сбивчивый рассказ требовал от него неослабного внимания. В мыслях Сабины царил беспорядок, она уже не сдерживала свой голос. Он закрыл дверь, которую она оставила распахнутой, потом улыбнулся, что еще больше разъярило посетительницу.

— Ах, так вас это забавляет! — воскликнула она. — Ее злоба мало для вас значит!

— Я считаю, что ей это больше к лицу, нежели роль жертвы. Я люблю наблюдать за тем, как ее маленькие белые зубки вонзаются в тех, кто завидует ей и стремится нанести ей вред.

Острый удар пронзил сердце Сабины де Кастель-Моржа, и последняя ниточка, на которой держалась ее жизнь, оборвалась.

— Вы любите только ее! — Она испустила звуки, больше похожие на предсмертные хрипы. — Только ее! А я… Со мной все кончено.

В каком-то безнадежном пароксизме она устремилась к открытому окну и бросилась бы вниз на мостовую, если бы не две сильные руки, обхватившие ее за талию и удержавшие ее.

Она с криками отбивалась, она хотела ускользнуть из его объятий, разбить голову о стену. Волосы рассыпались у нее по плечам. Сквозь прядки, упавшие на глаза, она увидела, что прибежали какие-то люди и с осуждением смотрят на нее, и это парализовало ее, страшная мысль, что она, Сабина де Кастель-Моржа, является героиней такого низкопробного спектакля, при свидетелях. Но затем она поняла, что увидела лишь их собственные силуэты, отраженные в большом зеркале, стоящем у стены.

Лишь теперь она поняла, с какой силой он сжимал ее в объятиях, чтобы удержать. От его мужественных решительных рук исходило необычайное тепло. Она дышала с трудом.

— Какая муха вас укусила? — спросил он, увидев, что она немного успокоилась.

— Дайте мне умереть!

— Я не могу этого сделать. Не хватало еще, чтобы пошли разговоры, что граф де Пейрак выбросил из окна г-жу де Кастель-Моржа, не простив ей того, что она стреляла по его кораблям!

Сабине и в голову не приходило, что ее безумный поступок может быть расценен подобным образом. Ее возбуждение спало, и она почувствовала горечь разочарований… Да, он имел все основания упрекать ее в том, что она причиняет ему одни неприятности.

— Простите меня, — пробормотала она.

— Я вас прощаю. Но при условии, что вы мне поведаете истинные причины вашего неслыханного поведения.

Опустошенная, она застыла, не в силах произнести ни слова. Наконец она прошептала:

— Я вам неприятна.

Его лицо смягчилось, и он улыбнулся, глядя на нее в зеркало. Измученное выражение ее лица и рассыпавшиеся волосы выставляли напоказ то, что пряталось в глубине ее одеревенелой души: красивая женщина, сбившаяся с пути.

— Почему это вы мне неприятны, прекрасная тулузка?

У Сабины не было больше сил, чтобы бороться.

— Я безобразна…

— Да нет же. Вы очень красивая женщина.

— Однако вчера в кафе вы даже не обратили на меня внимание.

— Возможно, вы были менее красивы!

— Вы действительно не вспоминаете обо мне?

Он покачал головой и мило улыбнулся, желая этой улыбкой смягчить ее разочарование.

В ярости она кусала себе губы, слезы потоком лились из ее глаз, и она не могла их сдержать.

— Как я глупа! На протяжении долгих лет я представляла себе, что вы думаете обо мне… Я жила воспоминаниями.

— Все женщины — мечтательницы, — сказал он. — В этом их самый малый недостаток. Не издевайтесь так над своими красивыми губами.

В его голосе послышались новые интонации. Она была взволнована, перехватив его взгляд в зеркале.

— К чему говорить о прошлом, ведь сейчас я вижу вас.

— Нет, — воскликнула она в отчаянии. — Сейчас уже слишком поздно. Я перестала существовать. Мое тело перестало существовать.

Он расхохотался.

— Позвольте, мадам, как человеку со вкусом, поспорить со столь нелепым утверждением. Мне трудно поверить вам, ведь я держу вас в объятиях. Я вижу огромные черные глаза, волосы испанской кобылицы, нежную талию, красивую грудь.

Свою речь он сопровождал смелыми жестами, и она ослабела.

— О чем бы я еще хотел сказать, мадам, чего вы, по вашим утверждениям, лишены? Вы говорите, у вас больше нет тела? Я бы хотел убедиться в этом…

Она боролась изо всех сил, чтобы не поддаться искушению.

— Вы боитесь любви, мадам?

— Да, я боюсь ее и ненавижу ее, — ответила она, задыхаясь.

Настоящее пыталось украсть у нее прошлое, которым она прикрывалась, как блестящей накидкой, и ей не хотелось, чтобы ее отняли. Ей ничего больше не останется. Она снова увидела себя молодой и красивой, в ожидании счастливой жизни и всеобщего восхищения. Она дрожала и боялась разрыдаться снова. Он обнял ее за плечи и, наклонившись, прижался виском к ее виску.

— Сестра моя, землячка, — нежно сказал он, — чем я могу помочь вам?

Она опустила голову, чтобы он не увидел, как напряжено ее лицо, на затылке она почувствовала прикосновение его рукава.

Потом он повернул ее к себе. Он сжал в ладонях ее лицо, запрокинул ей голову и завладел ее губами. Она задохнулась, как от сильного удара, и замерла, не ощущая ничего, кроме его губ, властных и незнакомых. Чтобы восстановить дыхание, она должна была в естественном порыве ответить на его поцелуй, идти навстречу его губам, его языку. Они слились в едином поцелуе. Попав в ловушку, она закрыла глаза, она знала, что именно так мужчина должен целовать женщину. Всю свою жизнь она мечтала о таком поцелуе, поцелуе страсти, всепоглощающем и жестоком: мужчина, который целовал ее сейчас, своим поцелуем превращал ее в женщину, в желанную женщину.

В ее сознании вспышками мелькали мысли, как растревоженные птицы: «Этого не может быть! Это ужасно! Необходимо вырваться из этих гнусных объятий!» Но она не могла ничего поделать. Ее судьба была определена… Она не умрет и не состарится прежде, чем узнает тайну всех женщин, то, что знает Анжелика, что она несет в себе на протяжении всей жизни. Эта тайна делает ее счастливой и заставляет светиться ее кожу, она вся пропитана любовью, все ее жесты, ее одежда. Тайна! Она, как обжигающий напиток, течет по ее венам, по всему телу. «Желанна ли я? Желанна?» — в голове ее стучала одна и та же мысль.

Она вынуждена ответить на свой вопрос, и она ослабела перед надвигавшейся определенностью. Сладострастная боль выворачивала наизнанку ее внутренности, заставляла ее стонать, вызывала приступ тошноты. Она чувствовала на своем теле обжигающую и властную мужскую руку, ее плечи, спина, талия горели от его прикосновений. Его влажная ладонь скользила везде, подчиняла ее себе, и она опять подумала, что всегда ждала именно такой ласки, она хотела, чтобы так ласкали ее обнаженное тело. Она почувствовала неудержимое желание сбросить с себя одежды, иначе она умрет. Только соприкосновение этой руки с ее кожей успокоит ее, возродит ее, вырвет ее из лап смерти. «Один лишь раз… Один раз в жизни… чтобы знать, что я живая… Живая ли я?»

— Да, конечно, маленькая глупышка! — произнес мужской голос как бы издалека, сквозь завесу тумана.

Она не знала, что говорила вслух. Она стиснула зубы, сдерживая тошноту, отбиравшую у нее все силы. Кровь стучала в висках, губы болели, язык стал твердым, как камень. Страх и желание, как два мощных потока, захватили ее. Когда она поняла, что лежит на кровати, совершенно голая, она испытала благодарность за то чудо, которое мощной волной захлестнуло ее, унося с собой все сомнения. Ловкие руки, ласкавшие ее, не оставляли ей ничего, кроме огромного наслаждения, к которому примешивалось удовольствие одержанной победы. Это случилось! Наконец-то она совершила этот ужасный грех, сладострастный грех! Она шагнула в огонь, разрушила мощную стену, о которую билась долгие годы. И все это произошло так легко, как будто море унесло ее на своих волнах и растворило в себе тяжесть ее тела.

Как все просто! Как будто солнце засияло в ее сердце, душе, во всем теле.

Она была свободна.

Она стала женщиной, настоящей женщиной, чья красота зовет к радостям любви. Невозможно было не поверить в это, она красива и желанна, ведь он любит ее, находит в этом удовольствие, он, обладатель стольких женщин и самой красивой среди них. Она плакала и смеялась, цепляясь руками за что-то твердое и влажное, и понимала, что это его тело, слитое с ней, его мощные плечи, его затылок, его мускулистые руки; увидев совсем близко его лицо, его блестящие насмешливые глаза, она совсем потеряла голову. Он же внимательно и настойчиво ласкал ее, усиливал ее исступление и свое собственное наслаждение. Он целовал ее набухшие груди, и она почувствовала, что ее тело взорвется от восторга. Он вошел в нее и заполнил ее всю, так, что ей трудно было дышать. Ее тело сотрясалось беспорядочными движениями, как земля сотрясается в конвульсиях от подземных толчков. Это было прекрасно и ужасно одновременно! Теперь она может умирать!

«Господи, благодарю тебя! Благодарю тебя за то, что такой мужчина живет на этой земле!» Замирая, она почувствовала, как ею завладела страсть, она почти закричала. Ослепительный свет заполнил все вокруг, она изогнулась, дрожа, едва не потеряв сознание; ее не покидало ощущение счастья, у которого не было имени, счастья, которого она была лишена. Но теперь она познала его вкус, оно ворвалось в ее жизнь, как праздничный салют, чьи сверкающие огненные букеты вновь и вновь взмывают в небо и падают блестящим дождем на землю. Неудержимая дрожь охватила все ее существо и внезапно с яростью отбросила ее назад. Ее висок наткнулся на лепнину кровати, и она потеряла сознание.

Придя в себя, она почувствовала на своих плечах шелковое покрывало своих волос. Она была наполовину одета и лежала на кровати, в изголовье которой она увидела графа де Пейрака, одетого с ног до головы. На секунду ей показалось, что все ей приснилось, страх охватил ее при мысли, что нечего не произошло между ними. Но наслаждение, разлившееся по ее телу, доказывало ей, что пережитое в объятиях этого мужчины не было сном. Она подняла руку и потрогала рану на виске, она причиняла ей боль.

— Как вы себя чувствуете, моя дорогая? — спросил он. — Я должен был исполнять обязанности брата милосердия.

Он объяснил ей, что приложил к ране холодный компресс, чтобы остановить кровь, затем дал ей нюхательные соли, чтобы она пришла в себя.

— Вот видите… — грустно сказала она, — я такая неловкая, даже в любви.

Он смеялся и не спускал с нее глаз.

— В вас слишком много страсти, моя дорогая. Вам нужно научиться сдерживать пылких лошадей вашего наслаждения.

— Вы думаете, что я настоящая женщина? — смиренно спросила она.

Он снова расхохотался.

— Слово чести, вы привели мне вес возможные доказательства этого факта.

Она посмотрела на него, потом окинула взором комнату. Сумерки уже прокрались в нее, на мебели отражались отблески заходящего солнца. Пришло время уходить. Он помог ей одеться. Теперь она стояла рядом с ним удивленная, что их тела были слиты друг с другом так недолго. «Слияние кожи, дыхания, его властные руки, никогда больше это не повторится», — сказала она себе.

Но, уходя, она унесет с собой несметное богатство. Целый мир отделял ее от запутавшейся женщины, которая появилась в этой комнате вскоре после полудня. Она обожала этого мужчину. И он спас ее: от нее самой, от безумия, от самоубийства и от падения в собственных глазах. Но он больше не принадлежит ей. И то, что она пережила с ним, никогда не повторится.

— Нужно забыть, — сказала она, сжимая руки. — Вы забудете, не правда ли?

— Ни в коем случае! Забыть это — значит проявить неблагодарность к небесам и к вашему очарованию.

Сабина рассмеялась. Ответ доставил ей удовольствие и пробудил в ней легкость и веселье, свойственные провансальцам. Он улыбался. Как он улыбался!

Она опустилась перед ним на колени. Она взяла его руки и начала страстно целовать их, прижимая к своим щекам, своим губам.

— Благодарю, благодарю вас! Благодарю вас за то, что вы не похожи на других. У вас пылкое сердце, отзывчивое тело, вы не боитесь греха. Господь вас благословит за это. Я знаю, без вас все для меня было кончено. Вы спасли меня! Благодарю вас за то, что вы есть, за то, что в вас нет страха ни перед чем.

— Мне кажется, мадам, что вы пренебрегаете моим избавлением.

Его это забавляло.

Но она почувствовала его снисходительность и то, что их объединяло: своеобразный сговор, их секрет. Никогда она не забудет. Вставая, она подарила ему благодарный взгляд своих влажных черных глаз. Она никогда не забудет, как он сказал ей сегодня: «Вы очень красивая женщина!»

Не в силах более добавить ни слова, она направилась к двери. Щеколда была задвинута. Когда граф де Пейрак сделал это? Эта деталь доказала ей, что он действительно хотел завладеть ею, сделать ее своей любовницей. Все ее сомнения рассеялись окончательно.

— Мадам!

Сабина обернулась, в ее взгляде был вопрос.

— Не забудьте сходить на исповедь.

— Вы просто дьявол! — воскликнула она, Она открыла дверь и удалилась. В глубине души она смеялась, ведь впереди была целая жизнь и череда счастливых дней.

Не обращая внимания на порывы ветра, Сабина вернулась к себе в замок Сен-Луи, сбросила с себя все одежды, спрятала свое разгоряченное тело в одеяла и погрузилась в сладострастные мечты.

— Что я наделала? Анжелика мне этого не простит. Неожиданная победа ошеломила и опьянила ее, отбросив все пережитые неудачи. Она восторжествовала над этой ослепительной блондинкой, которая вонзилась в ее жизнь как меч и лишила ее земного рая… «Я была несправедлива! Как я была глупа!» Ее безумная злопамятность крошилась, превращалась в пыль. Лед ее сердца растаял под победными лучами ее триумфа. Правда, у ее триумфа не было будущего, она это знала. Но ей уже было достаточно того, что колдовской круг, в который она себя упрятала, разбился на части…

Ее одолела дремота, но внезапно она пробудилась при мысли, что эти неповторимо прекрасные часы, увы, слишком короткие, были лишь сном, и ничего не произошло, и она снова замурована в холодной могиле, в плену своих демонов. Потом ее тело напомнило ей о себе: легкий жар и сладостная боль, едва уловимый стон жили в ней, шептали ей, что у страсти есть тысяча оттенков и что только от нее самой, от податливости желаниям мужчины зависит рождение страсти. Неважно, какого мужчины, с мукой сказала она себе, ведь о нем она не должна больше думать.

***

То, что г-жа де Кастель-Моржа выходила из апартаментов графа де Пейрака со словами «Вы просто дьявол!», не осталось незамеченным. Более того, рана на ее виске породила в городе слух, что на этот раз граф дал отпор несносной бой-бабе и ударил ее. Новость приобрела такой размах, что даже приближающаяся буря не могла остановить ее, она быстро достигла Нижнего города, поползла по маленьким кафе, появилась среди гуляк «Корабля Франции» и добралась до ушей г-на де Кастель-Моржа в тот момент, когда он, разгоряченный многочисленными возлияниями и прелестями доброжелательной кумушки, собирался продолжить свои амурные похождения и забрел в трактир.

Ему даже не дали опомниться, друзья окружили его, разделившись на два лагеря: одни сочувствовали, что его жена своими действиями вредит его карьере, другие предлагали вызвать графа де Пейрака, осмелившегося поднять руку на его жену, на дуэль.

Раздираемый желаниями отколотить свою супругу и отомстить за свою честь, Кастель-Моржа бросился вон из таверны, пьяный от вина и от гнева. Ночь встретила его сверкающим снежным хороводом. Он выбрал самую короткую дорогу к замку Сен-Луи, ту, которая шла в гору, и, взобравшись на вершину, сломав ограду и крышу соседки колдуна, он прошел мимо его логова и бросился на скалы, в заросли колючего кустарника и карликовых деревьев; посыпался град булыжников и сломанных сосулек, лавина снега и грязи. Уносимый каким-то дьявольским потоком, без шляпы, в разодранных ботинках и пальто, он достиг наконец дома губернатора.

Два солдата несли караул на подступах к форту, и его появление было воспринято ими как привидение.

— Ты видел то, что я видел, Ла Флер? — спросил один из стражников.

— Конечно, видел, — ответил другой, тараща глаза.

— А что ты видел, Ла Флер?

— Я видел нашего генерал-лейтенанта, он парил в небесах…

Г-н де Кастель-Моржа ощупывал пораненными руками шершавые камни рядом с террасой замка, затем он нашел маленькую дверь, проник в замок, пробрался в комнату, где начиналась лестница, ведущая в их апартаменты, в обход центрального вестибюля. Его окружила кромешная тьма, он с трудом выбрался из нагромождения досок, снастей, каких-то деталей, споткнулся и сильно ушиб ногу, ругая на чем свет стоит всех гасконцев и их безумных самок, а также эти дурацкие станки, которые бог знает для чего поставили именно сюда. Когда он наконец добрался до спальни г-жи де Кастель-Моржа, он с трудом сдерживал ярость. Свет ночника освещал альков.

В изумлении он остановился. На широкой кровати спала полуобнаженная женщина, поразительная в своей красоте. Ритмичное дыхание плавно вздымало ее грудь. Он не поверил своим глазам.

Сначала он с ужасом решил, что сошел с ума, потом понял, что это его собственная жена, и тут же в нем проснулись все его обиды и страдания, которые она ему причинила.

В чем его вина, в том, что он всегда любил и желал эту женщину? Она обрекла его на страдания, она оттолкнула его, он вынужден был прибегать к услугам проституток, хотя его вполне удовлетворило бы это прекрасное тело. Она почувствовала его взгляд и открыла глаза. Сначала она не узнала его, в лохмотьях, взъерошенного; он стоял у ее кровати и тяжело дышал. Затем она вспомнила о чуде — когда оно было, вчера или сегодня? Жизнь наградила ее, научив ее простым радостям любви и наслаждения. Все в ней преобразилось, она была вновь готова открыться любви по первому ее зову. И она уже не испытывала ненависти к тому, кто стоял сейчас рядом с ней. Это был мужчина, Мужчина, и его безумный взгляд больше не раздражал ее. Она поняла, что нужно просто отдаться ему, ведь он здесь и он хотел ее.

Она протянула к нему руки, и Кастель-Моржа, даже не сняв ботинки, бросился на кровать. «Ай, моя нога!»

Обнимая ее, он с удивлением обнаруживал в этой соблазнительной женщине новые прелести; он решил, что это неслыханное везение. Уж теперь-то ему не понадобится больше по вечерам ходить в Нижний город.

Вскоре все заметили, что Сабина де Кастель-Моржа обрела счастливое равновесие и спокойствие. В ее отношениях с людьми царило терпение и легкость, заменившие ее обычную нервозность. Приступы гнева исчезли вовсе. Г-жа де Меркувиль подозревала, что между супругами произошло примирение, и более благородное поведение мужа доказывало это. Фронтенак скептически высказывался: «Посмотрим, посмотрим! Чего только не бывает!»

Сабина не обращала внимания на подобные разговоры.

Она жила как растение, дождавшееся весны. Ночи дарили ей радость, а днем она щедро делилась своей нежностью с окружающими. Кастель-Моржа оказался искушенным любовником, и ей так много нужно было наверстать.

Иногда на ее шелковые ресницы набегала слеза, как высшее проявление испытанных наслаждений и как тоска о потерянном счастье, ушедших годах и мечте, слишком прекрасной и принадлежащей другой. Но жизнь обошлась с ней не как мачеха, она оградила ее от бедствий и наградила любовью. Иногда она размышляла о той цепи таинственных событии, которые сделали ее счастливой, и она благодарила за это Небеса.

А когда она испытала некоторые угрызения совести, она пошла в храм и поставила свечку Господу, дабы искупить свои грех.

Назад | Наверх | Вперед