Неукротимая Анжелика. Часть 1. Глава 3 - читать онлайн

Собравшись в Сен-Клу к Флоримону, Анжелика поняла, что предупреждения Дегре не были шуткой. Садясь в карету, она лишь бросила презрительный взгляд на «поклонника», чья красная рожа уже три дня торчала под ее окнами. Она не остереглась и двух всадников, которые, выбежав из дверей соседнего трактира, вскочили на лошадей и стали догонять карету. Но едва она выехала за ворота Сент-Оноре, как карету ее окружила группа вооруженных людей и молодой офицер очень вежливо попросил ее вернуться в город.

— Это приказ короля, мадам.

Она не соглашалась. Ему пришлось показать письмо, подписанное префектом полиции де Ла Рейни с указанием не допускать выезда мадам дю Плесеи-Белльер из Парижа.

«И подумать только, Дегре взялся за это! А ведь он мог бы помочь мне, но теперь не станет этого делать! Он сообщит мне сведения о старом деле моего мужа, даст всякие советы, но в то же время будет стараться изо всех сил выполнить приказ короля».

Приказав кучеру повернуть назад, она сжала зубы и кулаки. Это насилие пробудило ее боевой инстинкт. Жоффрей де Пейрак, изуродованный и преследуемый, сумел ведь пробраться в Париж. Ну, а она сумеет теперь выбраться из Парижа!..

Она послала гонца в Сен-Клу. Скоро приехал Флоримон в сопровождении своего воспитателя. Последний начал уже, по поручению мадам дю Плесси, переговоры о продаже места пажа. Господин де Логан соглашался приобрести это место Флоримона для своего племянника и предлагал хорошие деньги. «Посмотрим еще», — отвечала Анжелика. Она намеревалась уехать, вызвав гнев короля, не раньше, чем примет все меры предосторожности для охраны своих сыновей.

— Зачем мне продавать свое место? — приставал Флоримон. — Разве вы нашли мне лучшую должность? Или мне возвращаться в Версаль? В Сен-Клу я очень пришелся к месту, и мои старания были замечены монсеньером

.

Шарль-Анри прибежал с радостными криками. Он обожал старшего брата, и тот был к нему сердечно привязан. Всякий раз, приезжая в Париж, Флоримон возился с малышом, сажал его себе на плечи и катал, давал ему подержать свою шпагу. А сейчас Флоримон выразил восхищение обаянием брата:

— Матушка, правда, он самый красивый ребенок на свете? Ему бы быть дофином, а то настоящий дофин такой чурбан.

— Не следует так говорить, Флоримон, — заметил аббат де Ледигьер.

Анжелика отвела взор от прекрасной картины: Шарль-Анри, белокурый, румяный, круглощекий, не мог оторвать своих голубых глаз от смуглого темноволосого двенадцатилетнего Флоримона. Смешанное чувство сожаления и бессилия охватило ее, когда она смотрела на кудрявую головку сына Филиппа. Зачем она заключила тот брак? Ведь Жоффрей де Пейрак посылал узнать, что с ней, и ему сообщили, что она снова вышла замуж. Ужасное, безысходное положение. Бог не должен был допускать такого!

Она тщательно скрывала, что готовится к отъезду. Шарля-Анри она решила отправить вместе с няней Барбой и слугами в замок Плесси, в Пуату. Король не посмеет, в каком бы ни был гневе, посягнуть на права сына французского маршала. Относительно Флоримона у нее были другие планы.

«Неужели король так уж разозлится на меня? — пыталась она приободриться.

— Разозлится, конечно, потому что я нарушу его запрет. Но сколько времени он может сердиться за простую поездку в Марсель? Я ведь вернусь оттуда…»

Чтобы отвлечь подозрения и показать свою покорность, она пригласила к себе своего брата Гонтрана. Наконец нашлось время сделать портреты детей. Сидя за счетами — она очень старательно проверяла все расходы, чтобы оставить дела в полном порядке, когда уедет, — Анжелика слушала болтовню Флоримона, который придумывал тысячи глупостей, чтобы занять младшего брата и заставить его смирно позировать.

— Ангелочек с небесной улыбкой, как ты мил.

— Лакомка, ты толще каноника, как ты мил…

Он подражал литаниям, в которых воспевались добродетели святых. И аббат де Ледигьер не преминул сделать замечание:

— Флоримон, нельзя над этим смеяться. Меня беспокоит дух своеволия и вольнодумства, который я в вас вижу.

А Флоримон, не обращая внимания на выговор, продолжал дурачиться:

— Барашек кудрявый, жующий конфеты, как ты мил…

— Светлячок мой, полный лукавства, как ты мил…

Шарль-Анри заливался смехом, Гонтран, как всегда, ворчал на мальчиков, а на полотне все явственнее выступали две головки, темная и светлая, головки сыновей Анжелики, Флоримона де Пейрака и Шарля-Анри дю Плесси-Белльера, в которых она видела отражение когда-то любимых ею мужчин.

Флоримон порхал легко, как мотылек, но думать уже научился. Как-то вечером он поймал Анжелику у камина и спросил, не чинясь:

— Матушка, что же делается? Значит, вы не стали любовницей короля, и в наказание он вас не выпускает из Парижа?

— Во что ты вмешиваешься, Флоримон! — возмутилась шокированная Анжелика.

Флоримон привык к вспышкам своей матери и научился не слишком раздражать ее. Он уселся на скамеечке у ног Анжелики, обратив на нее сумрачный и вопросительный взор, притягательность которого уже знал, и повторил, пленительно улыбаясь:

— Так вы не любовница короля?

Анжелика хотела было оборвать такой разговор внушительной пощечиной, но вовремя сдержалась. У Флоримона ничего дурного на уме не было. Его интересовало то же, что волновало весь двор, от главного из царедворцев до последнего пажа, — каков исход дуэли между мадам де Монтеспан и мадам дю Плесси-Белльер. А так как эта последняя была его матерью, ему особенно важно было узнать, как обстоит дело, потому что слухи о королевских милостях уже создали ему высокое положение среди товарищей. Эти будущие придворные, уже умевшие интриговать и притворяться, теперь заискивали перед ним. «Мой отец говорит, что твоя мать может все сделать с королем, — сказал ему недавно юный д'Омаль. — Повезло тебе! Твоя карьера уже сделана. Только не забывай друзей. Я ведь всегда к тебе хорошо относился, не правда ли?»

Флоримон задирал нос и важничал. Он уже пообещал Бернару де Шатору пост главного адмирала, а Филиппу д'Омалю пост военного министра. А тут мать вдруг неожиданно забрала его из дома королевского брата, говорит о том, чтобы продать место пажа, и сама живет замкнуто в Париже, вдали от Версаля.

— Король вами недоволен? Почему?

Анжелика положила ладонь на гладкий лоб сына, отбрасывая густые черные кудри, упорно возвращавшиеся на место. Ее охватило то же скорбное волнение, как в тот день, когда Кантор заявил, что хочет идти на войну, то же растерянное удивление, которое испытывают все матери, увидев, что их дети уже мыслят по-своему. Она кротко ответила на вопрос Флоримона.

— Да, я вызвала недовольство короля, и теперь он сердится на меня.

Мальчик нахмурился, подражая выражениям досады и отчаяния, которые ему случалось видеть на лицах придворных, попавших в немилость.

— Какое несчастье! Что же с нами станется? Верно, эта шлюха Монтеспан что-то подстроила. Дрянь такая!

— Флоримон, что за выражения!

Флоримон пожал плечами. Такие выражения он слышал в передних дворца. Но он быстро примирился с новой ситуацией, отнесясь к перемене положения с философским спокойствием человека, уже не раз видевшего, как строятся и рассыпаются недолговечные карточные замки.

— Говорят, вы собираетесь уехать.

— Кто говорит?

— Говорят…

— Это очень неприятно. Я не хотела бы, чтобы о моих планах знали.

— Обещаю вам, что никому ничего не скажу, но все-таки я хотел бы знать, что вы решили сделать со мной, раз все изменилось. Вы меня возьмете с собой?

Она думала об этом и должна была отказаться от этой мысли. Ее ожидало столько неведомых опасностей. И она даже не знала, как ей удастся выбраться из Парижа. И что она узнает в Марселе от отца Антуана, и по какому новому следу придется идти? Ребенок, даже такой толковый, как Флоримон, мог оказаться помехой.

— Мальчик мой, постарайся быть разумным. Я могу тебе предложить не слишком веселые вещи. Но приходится учитывать, что ты почти ничего не знаешь, а пора уже серьезно заняться ученьем. Я поручу тебя опеке твоего дяди иезуита, который обещал устроить так, чтобы тебя приняли в коллеж их ордена, который находится в Пуату. Аббат де Ледигьер поедет туда с тобой и будет руководить тобой и помогать тебе, пока я не вернусь.

Она уже побывала у отца Реймона де Сансе и просила позаботиться о Флоримоне и при случае оказать ему поддержку.

Флоримон, как она и ожидала, скривился, а потом надолго задумался, нахмурив брови. Анжелика обняла его за плечи, чтобы ему легче было переварить неприятную новость. Она собиралась начать восхваление радостей учения и дружбы с товарищами по коллежу, когда он поднял голову и сухо заявил:

— Ну, если вы предлагаете лишь это, я вижу, что мне остается только поехать к Кантору.

— Боже мой! Что ты говоришь, Флоримон? Прошу тебя, замолчи! Ведь Кантор умер. Ты же не собираешься умереть?

— Нет, ничуть, — спокойно отвечал ребенок.

— Так почему же ты говоришь, что хочешь быть вместе с Кантором?

— Потому что я хочу его видеть. Я уже соскучился по нему. И потом мне больше нравится плавать по морю, чем зубрить латынь у иезуитов.

— Но… Ведь Кантор умер…

Флоримон уверенно покачал головой.

— Нет, он поехал к моему отцу.

Анжелика побледнела, ей казалось, что она теряет сознание.

— Что ты сказал?.. Что ты говоришь?

Флоримон посмотрел ей прямо в лицо:

— Ну, да! Мой отец!.. Другой отец… Вы же знаете… Тот, кого хотели сжечь на Гревской площади.

Анжелика онемела. Она никогда не говорила об этом с детьми. Они редко встречались с сыновьями Гортензии, да та скорее дала бы отрезать себе язык, чем стала бы рассказывать об ужасном прошлом. Анжелика бдительно следила за тем, чтобы никакие неуместные разговоры не дошли до детских ушей и с тревогой думала о том часе, когда ей придется отвечать на их вопросы о том, как звали их настоящего отца и кем он был. Но они никогда ее об этом не спрашивали, и только сейчас она узнала, почему они так себя вели. Они не задавали вопросов, потому что уже и так знали.

— Кто вам сказал об этом?

Флоримон не хотел сразу обо всем рассказывать. С нерешительным выражением лица он повернулся к камину и взял медные щипцы, чтобы подобрать упавшие угольки. До чего же матушка наивна! И как она хороша! Сколько лет она казалась ему слишком строгой. Он боялся ее, а Кантор часто плакал, потому что она куда-то пропадала как раз тогда, когда они надеялись, что она наконец-то посидит и посмеется с ними вместе. Но в последнее время Флоримон стал замечать ее слабости. Он видел, как она дрожала в тот день, когда Дюшен пытался убить его. Он сумел разглядеть, какую муку она прятала за веселой улыбкой и, так как ему пришлось уже наслушаться ядовитых замечаний насчет «будущей фаворитки», он чувствовал, что в нем рождается новая мысль, делающая его взрослым, мысль, что он скоро вырастет и станет защищать ее.

И он вдруг повернулся к матери — с лучистой улыбкой, прелестным жестом протягивая ей обе руки, сжатые вместе, и прошептал:

— Матушка!..

Она прижала к сердцу его кудрявую голову. Не было на свете мальчика красивее и милее, чем он. В нем уже просвечивало все прирожденное очарование графа Пейрака.

— Ты знаешь, что очень похож на своего отца?

— Знаю. Старый Паскалу говорил мне об этом.

— Старый Паскалу? Ах, так вот как вы узнали!..

— Да и нет, — торжественно отвечал Флоримон. — Старый Паскалу дружил с нами. Он играл на флейте и на барабанчике с погремушками, он рассказывал нам всякие истории и всегда говорил, что я очень похож на того окаянного вельможу, который построил дом в Ботрейи. Он знал его ребенком и говорил, что я совершенно схож с ним лицом, — только что у меня нет сабельного шрама на щеке. И мы просили, чтобы Паскалу рассказал нам об этом замечательном человеке. Замечательном, потому что он все знал, все умел, даже мог делать золото из пыли. Он так пел, что слушавшие его не могли шевельнуться. И на дуэлях он побеждал всех врагов. В конце концов ревнивые завистники сумели посадить его в тюрьму и потом сожгли на Гревской площади. Но Паскалу говорил, — он был так могуч, что сумел убежать от костра. Паскалу видел его, когда он пришел в этот дом, когда все думали, что он сгорел. Паскалу говорил еще, что умирает счастливым, зная, что этот замечательный человек, который был его господином, еще жив.

— Это правда, мой милый. Он жив, конечно, он жив!

— Но мы тогда еще не знали, долго не знали, что этот человек наш отец. Мы спрашивали у Паскалу, как его звали. Но он не хотел говорить. В конце концов под большим секретом он открыл нам его имя: граф де Пейрак. Помню, мы сидели тогда в кабинете вместе с Паскалу, никого больше не было. Барба зашла туда зачем-то и услыхала, о чем мы говорили. Она побледнела, покраснела, позеленела и сказала Паскалу, что нечего ему говорить о таких страшных вещах. Неужели он хочет, чтобы проклятие отца перешло на его несчастных детей, которых матери с таким трудом удалось уберечь от несчастной судьбы… Она говорила и говорила, а мы ничего не понимали, и старый Паскалу тоже ничего не понимал. Наконец он сказал: «Послушайте, добрая женщина, вы что, хотите сказать, что эти два мальчика — его дети?» Барба так и застыла с разинутым, как у рыбы, ртом. А потом забормотала что-то, и опять ничего нельзя было понять. Совсем странно… но она понадеялась, по глупости, что отделается от нас. А мы все спрашивали ее: «Кто же был наш отец, Барба? Это он, граф де Пейрак?» Наконец мы с Кантором придумали, что делать. Мы привязали ее к стулу перед камином и заявили, что если она не скажет нам правду о том, кто наш настоящий отец, мы будем жечь ей пятки, как делают бандиты с большой дороги…

Анжелика охнула от ужаса. Что же это такое!.. Эти мальчики, эти малыши, которым давали причастие без исповеди!..

А Флоримон засмеялся, с удовольствием припоминая, как все было.

— Когда мы подпалили ей ноги, она все рассказала, только заставила нас раньше поклясться, что мы никогда об этом не станем говорить. Мы и хранили тайну. Но мы гордились тем, что он наш отец, и были счастливы, что ему удалось бежать от злодеев… И тогда Кантор решил поехать на море искать его.

— Почему на море?

— Потому что оно очень далеко, — Флоримон неопределенно махнул рукой. Он плохо понимал, что такое море, но ему казалось, что с моря идет дорога в зеленый рай, где осуществляются все мечты. Анжелика понимала его. — Кантор сочинил песню. Я уже позабыл слова, но красивая была песня. В ней излагалась история нашего отца. Кантор говорил: «Я буду петь эту песню повсюду, и найдутся люди, которые узнают, о ком она, и расскажут мне, как его найти…»

Горло Анжелики сжалось, и на глазах выступили слезы. Она представила себе, как два ребенка задумывали поход маленького трубадура в поисках человека из легенды.

— Я с ним не соглашался, — продолжал Флоримон. — Мне не хотелось уезжать, потому что нравилось жить в Версале. Ведь карьеру не сделаешь, если будешь носиться по морям, правда? А Кантор уехал. Кто чего хочет, тот добьется, так говорила Барба. Еще она говорила: «Ну, уж этот если вобьет себе что в голову… Упрямее своей матушки…» Матушка, как вы думаете, добрался он до нашего отца?..

Анжелика, не отвечая, провела ладонью по его волосам. У нее не хватало мужества вновь сказать ему, что Кантор погиб, заплатил своей жизнью, как рыцари святого Грааля, за поиски химеры. Бедный маленький рыцарь! Бедный маленький трубадур! Она представила себе его личико с крепко сжатыми губами

— там, под прозрачными изумрудными волнами бездонного моря. Воды были глубоки, как его взгляд, затуманенный мечтой.

— …добрался, благодаря песне… — говорил свое Флоримон.

А она не знала, что кроется за этими ясными глазами. Ей уже недоступен был детский мир, в котором так причудливо смешиваются наивность и мудрость.

«Всем детям приходят в голову сумасшедшие замыслы, — думала Анжелика. — Беда в том, что мои дети эти замыслы осуществляют!..»

Но это было далеко не все. В этот вечер ей предстояло услышать еще много неожиданного.