Дорога надежды. Часть 2. Глава 12 - читать онлайн
— Он убил его! Его убил иезуит! — Северина Берн как безумная влетела в комнату в сбитом набекрень чепчике и бросилась к кровати Анжелики, которая, опершись о подушки и держа на камнях серебряный поднос, дегустировала излюбленное блюдо бостонцев и других пуритан Массачусетса, приготовляемое ими во дни субботнего отдыха: ломти черного хлеба, поджаренные и приправленные сметаной и сиропом из кленовых листьев.
Молодая уроженка Ла-Рошели вся в слезах, прижавшись к ее плечу, так толкнула поднос, что чуть не опрокинула хрупкое сооружение из фарфора и маленьких серебряных горшочков.
— Он убил его! Он убил его!
— Кто? Что происходит? Убери от меня этот поднос.
Северина повиновалась и возвратилась, сотрясаемая душераздирающими рыданиями.
Она вновь взобралась на кровать и примостилась рядом с Анжеликой — ни дать ни взять скрючившийся от горя ребенок.
— Кто? Ну говори же! — торопила Анжелика. Она решила, что речь вдет о Натанаэле де Рамбурге, молодом гугеноте из Пуату. Она знала, что Северина время от времени встречается с ним, и подозревала, что та неравнодушна к нему.
— Иезуит! Этот сатанинский пастор! Все его видели! Он убил его! О! бедный молодой человек!
— Да кого же? Говори!
Анжелика трясла ее, пытаясь разогнуть этого ребенка, который прятал голову в колени, словно мечтая возвратиться в материнское лоно.
Девушка подняла наконец красное, залитое слезами лицо, и Анжелика протяяула ей платок. Бедняжка Северина перевела дыхание и произнесла прерывающимся голосом:
— Юного француза из Канады! Спутника этого окаянного!
— Эммануэля Лабура?
Северина сморкалась и рассказывала, что ранним утром у причала выловили тело молодого канадца.
— Его убил иезуит, это все видели. О! Госпожа Анжелика, я хочу домой в Ла-Рошель, свой родной город. Иезуиты, эти чудовища, изгнали нас оттуда. Не хочу больше оставаться в стране дикарей. Там у меня тоже есть имение, родовое поместье. А на острове Ре стоит наш красивый белый дом. Его передали моей тетке де Мюри, потому что она отреклась от протестантства и стала паписткой, — это несправедливо. Если бы мы, французские гугеноты, не покинули родину, они не смогли бы ограбить нас, эти папские прихвостни, воры и убийцы. Рано или поздно мы бы вышвырнули их за порог нашего дома…
— Северина, опомнись. Объясни, что произошло? Что все видели?
Дочь мэтра Берна в конце концов рассказала о ходивших по городу слухах.
Тело молодого канадца выловили в порту. Без признаков жизни. Вот и все.
«Неужели он упал случайно, от слабости потеряв равновесие, — спрашивала себя потрясенная Анжелика. — А может быть, сам бросился в воду, что казалось более правдоподобно, если вспомнить отчаяние, в котором он находился во время их последней встречи в саду?»
— А почему ты обвиняешь иезуита?
— Потому что все здесь подозревают, что это он вынудил его покончить с собой.
— Что, видели, как он его ударил? Толкнул?
— Нет. Но всем известно об их оккультной силе, парализующей волю тех, кого они решили погубить.
И опять нарастало напряжение в комнате, где вновь заметались женские чепцы и юбки и засверкали бриллианты в серьгах миссис Кранмер.
Крупная Иоланда, акадка, едва не задевая затылком балки на потолке, расхаживала взад и вперед, держа в каждой руке по ребенку, укладывала своего в колыбель на место Ремона-Роже, затем вновь брала его на руки вместе с девочкой. Наконец она не выдержала:
— Эта еретичка не должна говорить так о наших священниках! Конечно, мы, акадцы с Французского залива, предпочитаем иметь дело с монахами-францисканцами, братьями-августинцами или капуцинами, но и иезуиты
— славные, набожные священники, доблестные миссионеры; многие мои братья и сестры крестились у отца Жанрусса, который частенько наведывается в наши края и читает нам красивые проповеди с поучительными примерами из нашей славной религии.
— Вы позволяете морочить себя их лживыми домыслами, несчастные глупцы! закричала Северина. — Вы всего лишь пешки в их борьбе. Одного их взгляда достаточно, чтобы усыпить вас и сделать послушными. Слепому ясно, что вы не из тех, кого они хотят уничтожить и стереть с лица земли. В отличие от нас, реформатов. Они не гнушаются никакими средствами для достижения своих целей, и магия — их главное оружие. Всем известно, что они убили короля Генриха IV, благоволившего к гугенотам, из-за угла направляя руку Равальяка… да, дорогая, из-за угла!
— Помолчи, Северина, и перестань говорить глупости. Все вы, с вашими ошибочными безумными оценками, дождетесь, что земля превратится в пустыню, ей-богу!
— С чего бы это ему его убивать, — возмутилась дочь Марселины ла Бель, своего «помощника»?! Молодого набожного семинариста из Новой Франции? Вы с ума сошли, кумушка…
— Не более, чем вы! Разве можно угадать, что творится в их головах, коли их обратал сам Дьявол? Во всяком случае, это не первое их преступление, этих римских чародеев.
— Хватит! Мне надоело вас слушать! Займитесь лучше Онориной, иначе она опять закатит истерику, — отрезала Анжелика, заметившая свою наследницу с копной рыжих волос на голове.
— Душечка моя, Северина, не плачь. Покажи мне его! Я с ним расправлюсь, говорила она.
Хорошо еще, что сноха Шаплея, бесстрастно сидящая в углу с жемчужной лентой, украшавшей ее детский лоб, продолжала невозмутимо кормить двух черноволосых малюток.
Увы, часы выздоровления, во время которых Анжелика могла наслаждаться радостями салемской жизни, были слишком короткими, и тщетно было бы надеяться возвратиться к тому блаженному состоянию, когда вновь обретаемый вкус жизни — солнца, покоя, веры в счастье, сладости фруктов, мороженого и моря с его ракушками и свежими устрицами, золотистого чая, напоенного ароматом таинственного Китая, — нежность и дружба, окружившие ее ложе, были дарованы ей во всей полноте, без ущерба.
Ей сообщали о слухах, бродивших по городу и сеявших ужас.
Люди потянулись к дому Кранмеров, рассчитывая получить от великого и могущественного Самюэля Векстера совет и поддержку. О нем вспоминали как о человеке, необычайно мудром, свободном ныне от ограничений и требований политической и духовной власти.
Между тем старик, потрясенный всем происшедшим накануне, слег в постель, и охватившая его слабость, молчаливость, восковая бледность вызывали серьезные опасения. «Дом для иностранцев», куда поместили иезуита, покинули даже католики из Мэриленда. Он оказался в полном распоряжении одержимого злом существа. Не получив завтрака, не замечая вызванного им смятения, отец де Марвиль попытался выйти из дома. И очутился перед обступившей его толпой, густой, плотной, громко загудевшей при его появлении. Оценив ситуацию, он предпочел вернуться и запер за собою дверь.
Как и несколько дней тому назад, отцы города обратились к графу де Пейраку, единственному, по их мнению, человеку, способному изменить ситуацию, которая, как это становилось все очевиднее, не могла ни разрешиться, ни оставаться прежней. Видели, как он шел к дому из красного кирпича, на фасаде которого золотистое солнце играло малиновыми и бледно-розовыми красками, подобно тому, как библейские израильтяне некогда должны были взирать, дрожа от священного ужаса, на первосвященника, единственного, кто был вправе обращаться к Всевышнему, входившего в Святая Святых. Ради осторожности сочли необходимым привязать к его лодыжке вервь, как в старые библейские времена, которая позволила бы ожидавшим снаружи извлечь его из святилища, если бы вдруг, он оказался сраженным потусторонними силами.
Переговорив с отцом де Марвилем, Жоффрей вывел его из дома, а затем и из города, лично проводив к дальней бухте, где за баснословную цену заручился посредничеством одного нечестивого пирата с Ямайки, не верившего ни в Бога, ни в Черта и взявшегося доставить своего драгоценного и малопривлекательного пассажира на остров Мартинику, а то — почему бы и нет — и до самого Онфлера во Франции.
В ожидании прилива, чтобы выйти в открытое море, судно стояло на двух якорях за островом в бухте, и иезуит на его борту находился как бы вне пределов досягаемости.
Все это оказалось нелегким делом, потребовавшим времени и сил для переговоров.
Так что к тому часу, когда Жоффрей де Пейрак смог вернуться в дом миссис Кранмер и подняться в спальню к Анжелике, она была вне себя от нетерпения.
— Ну что? — набросилась на него Анжелика. — Как дела? Правда ли, что его убил иезуит?
Он задумчиво посмотрел на нее и вдруг разразился смехом. Затем, нагнувшись, взял ее двумя пальцами за подбородок.
— К чему эта мина, моя маленькая суеверная девочка?
Однако нервы у нее были напряжены до предела, и она с серьезным видом мягко, но твердо отвела его руку.
— Что вы обо всем этом думаете, Жоффрей? Я хочу знать.
Он смотрел на нее: лунного цвета волосы, легкая, почти сказочная фея с редким отсветом изумруда или голубоватого льда в глубине глаз, и это значительное, трагическое выражение, поразившее его в самое сердце тогда, на Тулузской дороге.
Чудо и восторг! Она совсем не изменилась.
За хрупкой внешностью та же цельная натура, твердая и яркая, как алмаз. Он просто обязан сказать ей правду.
— Поймите меня, — настаивала она, — все это время меня окружают женщины разных национальностей и вероисповеданий, которые не устают повторять, что несчастный мальчик был убит своим духовным наставником. Так ли это? Скажите мне правду. От вас я приму ее, не утратив самообладания, но не скрывайте от меня ничего. Рут и Номи по обыкновению оставили их наедине. Еще ниже склонившись к ней, он мимолетно коснулся губами ее нежных приоткрытых губ.
— Да, это правда, он убил его!
— С помощью колдовства?
— Как сказать? Какую реальность подыскать для этих слов? С помощью колдовства? Скажем… путем гипнотического воздействия.
Он сел на край кровати.
— Мальчик очень ослабел, был буквально на пределе сил, к тому же с израненной душой. А следовательно, беззащитен перед властной волей, призвавшей его к самоуничтожению… Матросы с «Радуги» видели, как он шел по набережной нетвердым шагом, и услышали всплеск упавшего в воду тела.
Выбежав на набережную, они обнаружили отца де Марвиля, неподвижно стоявшего в тени склада в нескольких шагах от места происшествия. Однако он не только не попытался предотвратить несчастье, но позднее отказался даже отпустить ему грехи, заявив, что молодой человек совершил величайший грех, покончив с собой. Тогда они пришли ко мне. Это были мальтийцы. Совершенно потрясенные.
Оди поняли, что произошло, славные католики-средиземноморы! Несмотря на то, что были католиками, а может быть, именно благодаря этому. А теперь успокойтесь, мой ангел. Вы ни в чем не виноваты.
Она сползла на подушки, бледная и безутешная.
— Бедный мальчик! Это моя ошибка.
Он обнял ее, прижал к себе, повторяя, что она не в силах одной лишь добротой своего сердца спасти мир, вырвать его из пут закоренелых предрассудков, освободить от привычной и неизбежной глупости.
Что же касается Жоффрея, то он не так уж и огорчался, хотя она и возмущалась его по меньшей мере неуместным смехом, но он прекрасно отдавал себе отчет в том, что это смех человека, который стоит на вершине горы и видит, что избежал смертельной опасности — падения в бездну, где бьется увязшая в безысходных противоречиях мысль.
Сколько раз ему доводилось видеть смерть, убийство и убивать самому! Он знал, что это не составляет труда для того, кто должен защищать не только свою жизнь, но и свои убеждения, идеалы, порой более важные, чем жизнь. Как мужчина он понимал, что это неизбежный поступок для того, кто ощущает себя загнанным в тупик и не находит иного выхода, и потому не возмущался, подобно Анжелике, что отец де Марвиль, воин, его совершил.
— Впрочем, — заключил он, — меня волнует не столько то, что иезуит его убил, сколько то, зачем он это сделал.