Бунтующая Анжелика. Часть 3. Глава 10 - читать онлайн

Последовали бесконечные часы отчаянного ожидания катастрофы. Анжелика вслушивалась в звуки, доносившиеся со двора. Ей показалось, что там раздаются крики, что мэтра Габриэля схватили полицейские. Она решилась было броситься домой, растрепанной, оборванной, как есть, схватить Онорину и бежать дальше, не оборачиваясь, сколько хватит сил, а потом свалиться где-нибудь в поле.

От этого безумного порыва ее спас отъезд чиновника из налоговой инспекции. Нагруженные телеги выехали со двора, и ворота замкнулись за ними.

Золотистые пылинки мелькали в воздухе, освещенном косыми лучами заходящего солнца. Мэтр Берн прошел через двор к себе в контору. Лицо его было озабочено, но спокойно. Он налил себе стаканчик водки. Все-таки не так легко ему пришлось — не отходя ни на шаг от писарей, следить за их движениями, незаметно внушить рабочим, чтобы соль брали только с одной стороны кучи, ловко избегая подозрительного присмотра чиновника.

— Я не могла помогать вам, — проговорила Анжелика. — Я бы выдала себя.

Купец устало отмахнулся:

— Это все штучки Бомье, — сказал он. — Теперь я уверен, что это он послал тех двух негодяев приставать к вам, а немного спустя и налогового чиновника, который бы засвидетельствовал стычку и неподчинение королевской власти. Через несколько часов они станут доискиваться, куда пропали их подручные. Поэтому я отправил по домам и приказчиков, и грузчиков и запер лавку. Нельзя откладывать, мы должны сегодня же избавиться от трупов.

Он бросил взгляд на еще светившийся прямоугольник двери:

— Скоро стемнеет. Тогда можно будет действовать.

Они сидели и ждали в полутьме, ничего не говоря, не пытаясь приблизиться друг к другу.

Близкая опасность держала их настороже и поглощала все внимание. Они не двигались с места, словно загнанные звери в глубине своего логова, дальше которого не уйти.

В рамке двери небо бледнело, темнело. За шумом гавани стало различимо равномерное дыхание моря. Начиналась ночь, синяя, холодная, тихая.

— Пора, пойдемте, — произнес купец.

Они подошли к складу, где была соль. Из другого сарая мэтр Берн вытащил деревянные сани.

И снова они стали копаться в горьком снеге соли, обжигавшем руки. Вытащенные оттуда тела уложили на сани, поверх них навалили мешки с зерном и связки мехов. Купец взялся за оглобли. Они выбрались черным ходом, и он запер ворота на несколько поворотов ключа.

— Пусть никто сюда не входит, пока я не вернусь и сам еще раз все не осмотрю.

Он взялся за одну оглоблю саней, Анжелика за другую. Деревянные полозья легко и бесшумно скользили по круглой канадской гальке, которой были вымощены улицы Ла-Рошели. Этим необычным материалом город был обязав сообразительности одного экономного мэра, нашедшего такое применение для крупной гальки из устья реки Святого Лаврентия, в Новой Франции, которую насыпали в трюмы недогруженных кораблей как балласт. Из-за этого-то и пришлось взять сани. Колеса с железными шинами производили на мостовой страшный шум, а сани двигались беззвучно. Анжелика и ее спутник торопливо тащили свой мрачный груз, незаметными тенями скользя из переулка в переулок.

— Это самый удобный час, — шепнул мэтр Габриэль. — Лампы еще не зажигают, в нашем гугенотском квартале приходится долго ждать разрешенного срока, нам позволяют зажигать свет позже, чем другим… Но от обидных запретов бывает иногда и польза…

Встречным прохожим не могло прийти в голову поинтересоваться, что тут делают мэтр Берн и его служанка и что они везут, потому что они были неразличимы в темноте.

Купец умело выбирал путь. Он все время сворачивал в переулки, избегая широких улиц, где было больше прохожих. Анжелике казалось, что они идут страшно долго, и она удивилась, оказавшись недалеко от дома, у ворот одного из их соседей, торговца бумагой Жонаса Мерсело.

Купец трижды ударил бронзовым молоточком. Хозяин сам отворил им. Это был седой уже человек, очень любезный и высокообразованный. Когда-то ему принадлежали почти все бумажные фабрики в провинции Ангумуа. Его разорили налоги и запрет нанимать опытных мастеров протестантов, так что у него осталась только прекрасная усадьба в Ла-Рошели и маленькая лавка бумаги высшего сорта, секрет изготовления которой никто кроме него не знал.

— У меня есть кое-что для твоего колодца, — сказал ему Берн.

— Превосходно! Входите же, друзья.

Он очень ловко помог им втащить сани со страшным грузом в погреб, где пахло яблоками, и поднял кверху лампу, чтобы посветить им. Купец стащил лежавшие наверху меха и мешки с зерном. Показались тела, с уродливыми гримасами, вымазанные кровью и солью. Кроткий торговец бумагой взглянул на них, ничем не выражая удивления. С обычной вежливостью он предложил:

— Не угодно ли будет госпоже Анжелике взять лампу и посветить нам? А я помогу тебе донести их.

Берн отрицательно качнул головой:

— Нет, тебе надо показывать дорогу. Она ведь не знает, куда идти.

— Правда.

И Анжелике снова пришлось взяться за холодные, окостеневшие ноги, тяжелые, как камни. Исцарапанные и напрягшиеся руки болели. Идя вслед за светившим им фабрикантом бумаги, они спустились по трем каменным ступенькам и вошли в сарай, где были сложены кипы бумаги, навалены кучи тряпья и стояли бутыли с кислотой. В глубине стоял небольшой пресс старого типа, заслонявший изъеденную червями дверцу. Не без усилия старик отодвинул пресс и достал ключ из углубления в стене. Через эту дверь они попали на витую лестницу, к счастью, недлинную.

Спустившись по ней, оказались в большом подземном помещении с очень низким потолком, опиравшимся на толстые колонны римского типа. В середине был колодец. Жонас Мерсело отпер висячий замок и поднял крышку колодца. Шум набегавших волн заполнил помещение.

— Этот колодец сообщается с морем, — пояснил мэтр Габриэль Анжелике. Ему пришлось повысить голос, чтобы она могла расслышать. — То, что туда бросают, разбивается о скалы, а подводное течение уносит это далеко отсюда.

Океан ярился и грохотал, словно вырвавшись из плена, и эхо многократно повторяло его шум.

В этом грохоте люди должны были объясняться жестами, как в дурном сне. Они подняли трупы, просунули их в мрачную дыру. Звука падения не было слышно. Все это исчезло из вида, как не бывало.

Крышку задвинули, и стало тихо. Обессиленная Анжелика прислонилась к краю колодца и закрыла глаза.

— Это, увы! не впервые, — произнес мэтр Габриэль.

У нее звучал в ушах глухой гул, это был голос потаенной Ла-Рошели с припевом ее пособника моря, это было эхо псалмов, которые в XVI веке пели прятавшиеся в подземных пещерах первые адепты протестантской веры, первые члены секты кальвинистов. Это был отзвук безжалостной борьбы, происходившей в этих стенах и теперь возобновлявшейся с тем же озлоблением от преследований, с той же яростью и преступлениями.., с обеих сторон.

Как же спастись от крови, от страха, от гибели?..

Онорина лежала ничком, раскинув руки, прижавшись лбом к холодному полу, как звереныш в ожидании неизбежной смерти.

— Она весь день вас искала, — говорила Абигель, — металась как никогда. И под столы лазила, и под шкафы. Просила отворить окна и двери. Она не звала вас, но временами так кричала, что нам страшно делалось. Пробовали дать ей сласти, она все отталкивала.

— Я ей свою деревянную лошадку дал… — вмешался Лорье. — А она и не посмотрела…

— Может быть, заболела?

Все они стояли, нагнувшись с озабоченными лицами над лежавшим на полу ребенком. Их тревога усилилась, когда они увидели, в каком состоянии была Анжелика.

— Что с вами случилось? — воскликнула тетушка Анна.

— Ничего особенного.

Она подняла дочку и крепко обняла ее, — Я здесь, сердце мое, я здесь.

«Онорина почувствовала, что я в опасности. Вот почему она была так неспокойна», — думала она. Онорина родилась в опасности. Она инстинктивно чувствовала приближение страшного черного зверя на бархатных лапах. Ей постоянно казалось, что этот зверь прячется где-то за оконными ставнями.

И сейчас, ухватив крепко мать за шею, она требовала, чтобы закрыли ставни и не впускали в комнату ночную тьму. Все бросились к окнам, и тогда только девочка соизволила разжать ручонки и улыбнуться. Мать была с ней рядом, в закрытых окнах уже не был виден страшный черный лик несчастья.

Ее усадили на стул, принесли ей кашу. Анжелика же пошла сменить платье, надеть хорошо накрахмаленный передник и спрятать свои разлохматившиеся волосы под новым чепчиком.

Мэтр Габриэль негромко разговаривал с пастором Бокером и его племянником, тоже пастором, недавно бежавшим из Севеннских гор. Он приехал оттуда, держа за руку четырехлетнего сынишку Натанаила. Этот ребенок тоже был сейчас в доме мэтра Берна и еще двое близнецов из обширного семейства Карреров, — когда там появилось одиннадцатое дитя, соседи решили прийти на помощь и разобрали детей бедного адвоката по своим домам.

Онорине очень нравилось быть среди стольких детей, и она разболталась.

— Мама, — спросила она вернувшуюся в комнату Анжелику, — а где этот красивый господин, который дал мне золотую погремушку?

— Какой красивый господин? — спросил мэтр Габриэль.

— Какая погремушка? — подозрительно заинтересовалась тетушка Анна.

Анжелика подумала, что притворяться было бы нелепо.

— Господин де Бардань был так любезен, что сделал ребенку подарок.

Наступило холодное молчание. Онорина старательно отправляла в рот свою жидкую кашу, а потом проговорила задумчиво, мечтательно улыбаясь:

— Вот бы у меня был такой отец!

Последнее время она упорно искала себе отца. Сначала она выбрала пастора Бокера, но тот разочаровал ее: «Детка, я люблю тебя как свою духовную дочь, но я не могу солгать и назвать себя твоим отцом».

Не принял на себя такую ответственность и водонос, с которым она очень дружила. Теперь она нащупывала почву относительно господина де Барданя, но время выбрала неудачно.

Анжелика поскорее унесла ее в альков в глубине кухни и уложила спать. Но малышка упорствовала:

— Это не мой отец?

— Нет, моя маленькая.

— А где он, мой отец?

— Далеко, очень далеко.

— На море?

— Да, на море.

— Тогда я возьму лодку и поеду к нему.

Перед глазами ее мелькнуло видение чудесного путешествия, потом веки опустились, и она уснула, истомленная волнениями этого дня.

Анжелика занялась приготовлением ужина. Домашние хлопоты помогали ей подавить волнение. Она не видела господина де Барданя с тех пор, как он сделал ей предложение, и только послала ему одно письмо с просьбой терпеливо ждать ее ответа.

Едва все сели за стол, где стояла дымящаяся миска съедобных ракушек, как зазвонил колокольчик у ворот. Все посмотрели друг на друга с тревогой. Колокольчик послышался снова. Мэтр Габриэль встал:

— Я пойду. Если мы не ответим, это может показаться подозрительным.

— Нет, лучше я, — сказала Анжелика.

— Пошлем слугу.

Но слуга, сам не зная почему, боялся пойти к дверям.

— Разрешите мне пойти, — настаивала Анжелика, положив руку на рукав купца. — Самое обычное дело, что к дверям идет служанка. Я спрошу сначала через окошечко, кто там, и приду сказать вам.

За окошечком прозвучало:

— Это вы, госпожа Анжелика? Можно с вами поговорить?

— Кто там?

— Разве вы не узнаете меня? Я Никола де Бардань, королевский наместник.

— Это вы? — ослабевшим голосом проговорила Анжелика. — Зачем вы пришли?.. Арестовать меня?..

— Арестовать вас?.. — Бедняга чуть не задохнулся от возмущения и не сразу продолжил:

— Так вы думаете, что я только на это способен? Арестовывать людей направо и налево?.. Очень вам благодарен за такое мнение обо мне. Я знал, что упрямцы, с которыми вы общаетесь, готовы изображать меня каким-то людоедом, но все же…

— Я вас обидела, простите. Вы тут один?

— Один ли я? Ну, конечно, моя дорогая. И я в маске. И закутан в плащ цвета этих стен. Человек моего положения, если уж допускает глупость пуститься в галантные авантюры, предпочитает ходить один, не привлекая к себе внимания. Если меня узнают, то осмеют навсегда. Но я обязательно должен поговорить с вами. Это очень важно.

— Что случилось?

— Что же, мы так и будем разговаривать через ворота? Может быть, вы, все-таки позволите мне стать в уголке двора или сами выйдете в этот переулок, где совсем темно и нет прохожих… Черт возьми, госпожа Анжелика, из какого дерева вы сделаны? Королевский наместник, правитель Ла-Рошели, тайно пришел к вам, оказывает вам честь оторвать вас от кухонных забот, а вы принимаете его, как игроки в кегли подбежавшего пса.

— Я в отчаянии, но ваше тайное посещение — неважно, что вы королевский наместник — испортит мою репутацию.

— Вы положительно невозможны, вы сведете меня с ума. Значит, вы действительно совершенно не желаете видеть меня!

— Это мне, на самом деле, теперь очень неудобно. Вы же знаете, в каком я трудном положении среди этих людей, которым должна служить. Если меня заподозрят…

— Я как раз и пришел, чтобы вытащить вас из этого гнезда еретиков, где вас поджидает страшная опасность.

— Что вы хотите сказать?

— Откройте эту калитку и узнаете.

Анжелика медлила.

— Я только предупрежу мэтра Берна.

— Этого еще недоставало!

— Я не стану называть вас, но мне надо же как-то объяснить, куда я делась, пусть не надолго.

— Правильно. Но поторопитесь… Один звук вашего голоса, аромат вашего дыхания сводят меня с ума.

Анжелика вернулась к дому как раз, когда мэтр Берн, встревожившись, спускался уже с крыльца.

— Кто это звонил?

Она быстро объяснила, что пришел королевский наместник, сказала и зачем он пришел. Глаза купца загорелись такой же яростью, с какой он бросился душить напавших на нее негодяев.

— Этот подлый папист! Ну, я ему задам. Я покажу ему, как соблазнять моих служанок в моем же доме!

— Нет, не вмешивайтесь. Он хочет сообщить мне что-то важное.

— Что это за важные новости? Слова вашей невинной дочки достаточно объяснили уже… Всем уже известно, что он остановил на вас свое внимание и собирается сделать вас своей любовницей и поселить в таком качестве в этом городе. Об этом уже вся Ла-Рошель говорит!

Анжелика удерживала изо всех сил метра Габриэля, который мог бы швырнуть ее, как пучок соломы. Она говорила серьезно и убедительно:

— Успокойтесь же. У господина де Барданя в руках власть. Не время ссориться с ним сейчас, когда нам так нужно его заступничество, когда наше и так непрочное положение еще ухудшилось, и нам может грозить виселица.

Она еще и еще убеждала, положив пальцы на кисть его руки, и наконец ей удалось утишить гнев мэтра Берна. Он только проворчал:

— Кто вас знает, что вы ему уже позволили? До сих пор я доверял вам…

Он остановился, вновь переживая то мгновение, когда его доверие пошатнулось. С досадой он подумал о всех длинных месяцах, когда рядом спокойно двигалась эта служанка, эта опытная женщина, ни в одном взгляде, ни в одном жесте которой не было кокетства. А как строго держался он сам, бог весть зачем. Но все-таки вспышка недоверия прошла.

И потом он подумал об этой несчастной Еве, которая с рыданием бросилась ему на шею, об этой бессильной и как будто охотно поддававшейся женщине, которую он медленно прижал к себе. Если бы она тогда оттолкнула его, он сумел бы овладеть собой. Он был уверен в этом. Но слабость Анжелики разбудила в нем демона плоти, которого он научился, не без жестокой борьбы, сдерживать со времени юношеских страданий. Вот он и потерял голову. Он уткнулся тогда лицом в ее шелковистые волосы и положил ладонь на ее полуобнаженную грудь — казалось, рука его еще сохраняла страстное тепло этого прикосновения. Взгляд его изменился.

Анжелика печально улыбнулась:

— Вы говорите, что доверяли мне раньше?.. А теперь.., вы считаете меня способной на всякую подлость только потому, что в минуту душевного смятения я позволила смутить себя. Позволила вам!.. Разве это справедливо?..

Никогда прежде он не замечал, как упоителен и нежен ее голос. Может быть, потому что она говорила очень тихо, совсем близко от его лица, в полумраке и он видел, как блестят ее глаза и губы.

Ах, как горько и как увлекательно обнаружить в примелькавшихся уже чертах лица скрытую тайну чувственности. Так ли она говорила в любовные ночи? Его охватила ненависть ко всем мужчинам, которых она когда-то любила.

— Неужели я должна заподозрить вас, мэтр Габриэль, в самых черных грехах, только потому, что и вы не сохранили хладнокровия?..

Он виновато опустил голову, чувствуя, что радуется своей вине.

— ..Забудем же то, что произошло, — ласково сказала она. — Мы не были самими собой, ни вы, ни я… Мы перенесли такой страшный удар. Давайте вернемся к прежним отношениям.

Но она понимала, что это невозможно. Всегда между ними будет стоять их общая вина, эта преступная минута, когда они забылись.

Все-таки она настаивала:

— Надо сохранить все силы для предстоящей борьбы, чтобы спастись. Позвольте мне переговорить с господином де Барданем. Уверяю вас, я никогда ничего ему не позволяла.

Ему казалось, что она насмешливо добавила про себя: «Меньше, чем вам». Но все-таки он сдался и разрешил:

— Хорошо, идите. Но долго не задерживайтесь.

Анжелика вернулась к калитке, за которой изнывал от нетерпения господин де Бардань, королевский наместник. Она открыла калитку, и нетерпеливые руки тут же обхватили ее кисти.

— Наконец-то вы пришли! Вы смеетесь надо мной. Что вы ему наговорили?

— Мой хозяин подозревает меня и…

— Он ваш любовник, не правда ли? Нельзя сомневаться в этом… И вы каждую ночь удостаиваете его того, в чем отказываете мне.

— Вы оскорбляете меня.

— Но кто же вам поверит? Он вдовец. Вы уже несколько месяцев живете под его кровом. Он постоянно видит, как вы ходите, слышит, как вы говорите, поете, смеетесь… Мало ли что! Невозможно, чтобы он не увлекся вами. Это немыслимо, неестественно, идет против всякой морали. Это просто скандал.

— А вы полагаете, что это не скандал — прийти ухаживать за мной в безлунную ночь?

— Это совсем другое дело. Ведь я люблю вас.

Он притянул ее к себе, увлекая в угол. В темноте Анжелика не различала черт его лица, но чувствовала запах сиреневой пудры, которой он посыпал свои волосы. От него распространялось благовоние изящества и комфорта. Он относился к тем, кто всегда прав. Ему нечего было бояться. Он был по другую сторону барьера, за которым страдают осужденные.

А из складок одежды Анжелики еще не выветрился запах крови и соли. Поцарапанным рукам, которые он сжимал, было очень больно, но она не смела высвободить их.

— Ваше присутствие сводит меня с ума, — шептал де Бардань. — Мне кажется, вы были бы не так жестоки, если бы я осмелился под покровом этой темноты… Умоляю вас, подарите мне один поцелуй.

Он говорил так умоляюще. Анжелика подумала, что надо сделать усилие. Нельзя же все-таки унижать королевского наместника, надо как-то успокоить его самолюбие.

Это был поистине день переживаний. Природа, сначала лишившая Анжелику самого сильного оружия, теперь как будто вновь предоставляла его в ее распоряжение.

— Ну хорошо, я позволяю. Поцелуйте меня, — проговорила она терпеливо, отнюдь не лестным тоном.

Но Никола де Бардань уже был вне себя от счастья.

— Дорогая моя, наконец-то вы моя! — еле выговорил он.

— Мы говорили только об одном поцелуе.

— О счастье!.. Клянусь вам, я не буду дерзок.

Ему трудно было соблюсти данное обещание. Нелегкая победа придала особую сладость губам, которые, увы! едва раскрылись. Но у него хватило такта удовлетвориться этим.

— Ах, если бы вы были в моей власти, — вздохнул он, когда она отстранилась, — я бы быстро сумел разморозить вас.

— Это все, что вы хотели мне сказать? Мне пора уже возвращаться в дом.

— Нет, я еще не все сказал… Мне нужно сообщить вам менее приятные вещи. Дорогая моя, сегодня меня повлекло к вам не только лихорадочное желание повидать вас, но еще и необходимость предупредить о заговоре против вас. Ваша судьба тревожит меня. Ах, почему я так увлекся вами?.. Я знал и надежду, и тревогу, а теперь испытываю глубокое огорчение. Потому что вы ведь солгали мне, вы обдуманно обманули меня.

— Я? Отрицаю это.

— Вы сказали мне, что сюда вас направила дама из Общества Святого причастия. Но это не правда. Бомье выяснял это и установил, что ни одна из этих дам не хлопотала о вас и никто из них вас не знает.

— Это только показывает, что господин Бомье недостаточно осведомлен.

— Нет! — голос наместника звучал сурово. — Это значит, что вы мне солгали. Эта крыса Бомье чересчур хорошо все знает. Он занимает в этом тайном Обществе более высокое положение, чем я. Вот почему часто я бываю вынужден уступать ему. Мне очень неприятно, что он занялся вами, но помешать ему я не мог. Я узнал из донесения одного из моих шпионов, что он старается установить, кто вы.

Он приблизился к ней и прошептал:

— Скажите же мне, кто вы?

Он попытался снова обнять ее, но она уклонилась от его объятий.

— Кто я? Ваш вопрос не имеет смысла. Я только простая…

— Ах, нет! Вы опять лжете. Не считайте меня идиотом! Разве вы не знаете, что во всем французском королевстве не найти простой служанки, которая умела бы писать такие изящные и умные письма таким изящным почерком, как то, что вы недавно прислали мне. Это письмо и разочаровало меня, и обрадовало, но главное, оно подтвердило мою догадку, что вы скрываете свое истинное лицо под чужим именем и нарядом… Бомье сразу заподозрил вас, едва увидав… Я слышу, как бьется ваше сердце… Вам страшно. Что если он отыщет что-то опасное для вас?.. Вы не отвечаете… Почему вы не хотите довериться мне, мой ангел? Я готов на все, чтобы спасти вас. Прежде всего вам надо уйти от этих гугенотов, чье соседство так опасно для вас. Когда придут арестовать их, а вы будете среди них, вам не удастся избежать полицейского расследования. Значит, к тому времени вы должны быть далеко отсюда, в безопасном убежище. Я могу увезти вас вместе с вашей дочкой в свое поместье в Берри. Позднее, когда все эти религиозные дела будут улажены и Бомье займется чем-нибудь другим, я смогу снова вернуть вас в Ла-Рошель… Разумеется, вы станете моей женой.

И сознавая свое благородство, боясь, что она не сумеет оценить всю меру его преданности, он повторил:

— Я не знаю, кто вы, но все равно я женюсь на вас!

Анжелика не в силах была произнести ни слова. Это новое сообщение, завершавшее такой страшный день, привело ее в полный ужас. Она хотела молча уйти, но он успел задержать ее.

— Куда вы идете? Вы поразительная женщина. Ведь вы даже не ответили мне. Подумаете ли вы над моим предложением?

— Да, конечно, подумаю.

— Вы мне уже один раз это обещали. Но теперь не задерживайтесь. Я должен завтра уехать на несколько дней в Париж, на королевский совет. Если бы вы согласились поехать со мной, я отвез бы вас в Берри.

— Я не могу так быстро принять решение.

— Могу я быть уверен, что, вернувшись, получу ваш ответ?

— Я постараюсь.

— И это должен быть положительный ответ. Бомье очень хитер и упорен. Я боюсь за вас.

Он попытался еще раз поцеловать ее, но она увернулась и заперла за ним калитку. Постояв минуту неподвижно в темном дворе, она бросилась в дом, словно обезумев, и натолкнулась на мэтра Габриэля, удержавшего ее за локти.

— Что он вам сказал? Почему вы так долго разговаривали с ним? Он что, уговорил вас уехать с ним?

Она резко вырвалась и хотела подняться по лестнице в дом, но он крепко схватил ее опять.

— Отвечайте!

— Что мне отвечать вам? А, вы все сошли с ума! Вы, мужчины, глупее маленьких детей. А смерть наготове! Она ждет нас! Она может настигнуть нас завтра. Ваши враги строят вам западни. И вы попадете в силки. Вас оговорят, запутают, обвинят в преступлениях… А вы о чем думаете?.. О ревности к сопернику, о женских поцелуях…

— Он целовал вас?

— А если даже поцеловал, какая в этом важность? Завтра мы все попадем в тюрьму, завтра мы будем просто телами под дощечкой с надписью имени. Завтра нас могут живыми похоронить в какой-нибудь темнице… Вы не знаете, что значит оказаться в тюрьме… Я это знаю.

Она снова вырвалась. Ему пришлось схватить ее опять, чтобы удержать на месте.

Сверху на них падал свет масляной лампы, и в полутьме испуганное лицо Анжелики, потерявшее всю красоту, казалось вышедшим из какого-то другого мира. Он держал в руках летучий призрак, случайно в эту зловещую ночь оказавшийся среди людей, но чуждый им.

— Куда вы бежите? Вы всех перепугаете.

— Я возьму свою дочку и Лорье. Отсюда надо уходить.

Он не спросил, куда. Он смотрел на нее так, словно не узнавал, с выражением отчаяния и расширившимися от страха глазами. Она была похожа на ту женщину, которую он когда-то бил палкой на дороге в Олонские пески, чьи зеленые глаза так печально взглянули на него, прежде чем замутились. Теперь она походила на ту несчастную женщину, которая выскользнула из завесы дождя, еле вытаскивая ноги из грязи на пути в Шарантон, и казалась воплощением загубленной красоты, осмеянной невинности, поруганной слабости, ту женщину, которая несколько лет подряд являлась ему в сновидениях, так что он даже придумал для нее название — «роковая женщина» и думал с тревогой о том, что она скажет ему, когда до него донесется звук ее голоса. Он видел во сне, как шевелятся ее губы, но не знал, что она говорит.

А сегодня она заговорила. Он слышал эти безжалостные слова, этот приговор, которого ждал столько лет: «Надо уходить отсюда!»

— Сейчас? В темную ночь? Вы сошли с ума.

— Вы думаете, я стану ждать, пока королевские драгуны ворвутся сюда, чтобы убить всех нас? Что я буду ждать прихода Бомье, который арестует меня и предаст королевскому правосудию. Что я буду ждать того, как плачущего Лорье бросят в телегу и увезут, как каждый день стали увозить из города детей гугенотов неведомо куда?.. Я видела, как дети плачут и зовут на помощь… Я хорошо знаю тюрьмы, и тюремщиков, и ожидания, и несправедливости. Вам хочется самому познакомиться с ними? Ваша воля… Но я с детьми уеду… Я отправлюсь за море.

— За море?

— Да, за морями есть новые земли, не так ли? Там не властны люди короля. Только там я снова смогу смотреть на то, как светит солнце и растет трава. Пусть у меня ничего не будет, но это останется при мне…

— Вы бредите, бедная моя…

Он не сердился, голос его был полон нежности, и напряжение Анжелики спало. Она ощущала бесконечную усталость, полное опустошение.

— Досталось вам сегодня переживаний. Вы дошли до предела.

— Да, я дошла до предела. Но как это проясняет сознание, мэтр Габриэль, если бы вы только знали. Я не схожу с ума. Просто я вижу ясно: я на краю, на пределе. За мной гонится стая злобных собак, и они все ближе. Передо мной море. Надо отправляться. Я должна спасти детей. Я должна спасти свою дочь. Я не могу представить ее оторванной от меня, среди равнодушных людей, плачущей и напрасно зовущей меня, — одинокое незаконное дитя, всеми отвергаемое… Теперь вы понимаете, почему я не имею права дать себя схватить, не имею даже права умереть…

И она вновь попыталась вырваться из его рук:

— Пустите же меня, пустите. Я побегу в гавань.

— В гавань? Зачем?

— Чтобы сесть на корабль.

— Вы думаете, это так легко? Кто вас возьмет? И как вы заплатите за провоз?

— Если придется, я продамся капитану судна.

Он гневно встряхнул ее:

— Как вы смеете произносить такие безобразные слова?

— А что по-вашему, мне лучше продаться господину де Барданю? Если уж придется продаваться мужчине, я выберу того, кто увезет меня подальше отсюда.

— Я вам это запрещаю, понимаете, запрещаю!

— Я сделаю что угодно, но уеду отсюда. Она уже кричала, и отзвуки ее голоса разносились в этом старом доме, где поверх настенных ковров выглядывали из деревянных рамок бледные и румяные лица разных судовладельцев и негоциантов. Этим прежним поколениям ларошельцев не доводилось еще слышать такие крики и такие язвительные речи.

Наверху, над лестницей, стояли пастор, Абигель, тетушка Анна со свечами в руках.

— Решено, — сказал мэтр Габриэль, — вы уедете… Но мы все уедем.

— Все?.. — повторила Анжелика, не веря своим ушам.

Купец наморщил лоб, но говорил решительно.

— Да, мы уедем… Мы бросим дом наших предков, плоды своих трудов, свой город… Мы отправимся в далекие земли, чтобы получить там право на жизнь… Не дрожите больше, госпожа Анжелика, дорогая, прекрасная госпожа Анжелика… Вы правы… Почва уже дрожит под нашими ногами, а мы подло оставляем в этой топи детей, которые только начинают жить. Мы напрасно старались не видеть того, что творится. Сегодня бездна открылась предо мной.., и я понял, что не хочу потерять вас… Мы все уедем.