Анжелика в Новом Свете. Часть 1. Глава 15 - читать онлайн

Наступило утро, и все, что произошло накануне, казалось теперь уже далеким. Далеким казался тот жарких осенний день в верховьях Кеннебека, когда удалось избежать братоубийственной схватки между людьми белой расы, говорящими на одном языке.

В это утро над всеми вигвамами, разбросанными вокруг маленького форта, мирно поднимался дымок, выводя затейливые белоснежные узоры в голубом небе.

Анжелика проснулась счастливая и обновленная, все страхи ее улетели. Постель еще хранила тепло Жоффрея, и в голове у нее мгновенно пронеслось воспоминание о тех минутах сладостного забвения, о том чувственном восторге, который он заставил пережить ее этой ночью. Словно желая убедиться, что все это ей не приснилось, она нежно погладила рукой пустое место рядом с собой, где на тюфяке еще оставалась вмятина от его тела.

Надо было вставать и приниматься за дела; прежде всего ей хотелось приготовить сегодня какой-нибудь необыкновенный обед.

Анжелика была скиталицей. Куда только после Тулузы ни забрасывала ее судьба, и она повсюду научилась чувствовать себя как дома. Ей надо было совсем немного, чтобы окружающая обстановка показалась ей уютной. Сейчас, когда у нее была крыша над головой, жаркий огонь в очаге, все самое необходимое под рукой, удобная одежда, ей нечего было больше желать. Она легко обживала каждый свой новый дом и не привязывалась ни к одному из них. Скромная квартирка на улице ФранБуржуа, где она жила со своими маленькими сыновьями, оставила у нее более светлые воспоминания, чем дворец Ботрейн, где она устраивала блистательные приемы. И она с большей теплотой вспоминала убогую лачугу в Ла-Рошели, где по вечерам они со старой Ревеккой «уплетали» зажаренного на пылающих углях краба, и даже хлев в Ньельском аббатстве, где она засыпала вместе с Онориной под звуки доносившегося туда церковного песнопения, а не роскошные апартаменты Версаля.

Однако, с тех пор как она нашла мужа и сыновей, ею овладела жгучая тоска по собственному дому, где бы она, собрав их всех вместе, могла бы наконец отдаться заботам о них. Естественная потребность каждой женщины вновь и вновь восстанавливать свое разрушенное гнездо была жива в Анжелике. Какие только заманчивые планы ни строила она в это утро, а некоторые из них она решила осуществить, даже не дожидаясь отъезда французов.

В соседней комнате супруги Жонас прильнули к маленькому окошечку: чуть отогнув пергамент, они рассматривали, что происходит во дворе.

— Госпожа Анжелика, тут и часа не проживешь без волнения, — прошептал мэтр Жонас, с опаской оглядываясь вокруг, словно сейчас откуда-то из-под пола должен был выскочить черт. — Видимо, в Катарунк прибыл миссионер отслужить мессу для французских солдат… Иезуит.

При этом слове супруги так вытаращили глаза, что Анжелика едва сдержала улыбку.

В жизни этих гугенотов из Ла-Рошели произошла страшная трагедия. Однажды утром, проводив в коллеж своих маленьких сыновей, мальчиков семи и восьми лет, они так и не дождались их возвращения домой. Позже они узнали, что их дети, завидев процессию католиков, имели неосторожность остановиться, с любопытством разглядывая блестящие, расшитые ризы священников и золотые чаши, которые несли служки. Этого было достаточно, чтобы добрые души усмотрели в этом желание протестантских детей принять католическую веру и тут же отправили их к иезуитам. Как раз в те дни из города увозили целую группу детей протестантов, отнятых у родителей. Видимо, к ним и присоединили двух мальчуганов. Все попытки супругов Жонас отыскать их или хотя бы узнать, что с ними стало, оказались тщетными.

Поэтому можно было понять их сегодняшний ужас. Самой Анжелике волею судеб пришлось разделить бесчисленные опасности с гугенотами, вынужденными бежать из Франции, где гонения на них становились ужаснее с каждым днем, но она была католичка, воспитывалась в католическом монастыре, и один из ее братьев, Раймон, принадлежал к ордену иезуитов.

— Ну зачем же так волноваться? — сказала им Анжелика. — Мы, слава богу, не в Ла-Рошели. Я сейчас пойду и разузнаю все, что там происходит. Но я заранее уверена, что вам нечего бояться этого миссионера.

Во дворе она действительно увидела нечто неожиданное, но это, конечно, ничем не угрожало ее друзьям. У самого флигеля стоял переносной алтарь из резного позолоченного дерева. Высокие индейцы выравнивали его огромную тяжелую раму, которую снизу поддерживали на своих плечах два пленника, рядом стоял вождь, человек огромного роста, и величественными жестами отдавал распоряжения. На нем была шкура черного медведя, и в руках он держал копье. Острый профиль и приподнятая на выпирающих вперед зубах верхняя губа делали его похожим на смеющуюся белку. Проходя мимо, Анжелика решила, что с ним следует поздороваться, но краснокожему вождю даже в голову не пришло ответить на ее приветствие. Через несколько минут индейцы вышли за ворота форта. После их ухода двор совсем опустел. Он еще хранил следы вчерашнего пиршества. Там, где горели костры, сейчас возвышались груды пепла и остывших головешек, вокруг валялись остатки требухи, в которых рылась и нехотя что-то жевала рыжая собака. Но все сосуды, начиная с огромных котлов и кончая берестяными кружками, были унесены.

Старый Маколле, надвинув на брови свой красный шерстяной колпак, сидел с неразлучной трубкой в зубах на самом припеке около дома, он искоса быстро взглянул на Анжелику и сделал вид, будто не заметил, что она ему поклонилась.

В углу двора, за кладовой, Анжелика увидела Онорину и ее двух маленьких приятелей, сыновей Эльвиры. Дети с восхищением смотрели, как упражняется в игре на своем инструменте самый юный из барабанщиков. Это был хилый подросток лет тринадцати, он буквально утопал в своем голубом мундире, и огромная треуголка сползала ему на самый нос. Но его худенькие руки были наделены поразительной ловкостью и неожиданной силой. Он отбивал свои пассажи с такой стремительной быстротой, что даже не видно было, как в воздухе мелькали его палочки.

— Он обещал научить и нас, — задыхаясь от восторга, сообщила матери Онорина.

И хотя подставка под барабаном была выше девочки, она ничуть не сомневалась, что очень скоро она станет таким же виртуозом, как и этот маленький музыкант.

Анжелика оставила детей восхищаться талантом мальчика и, едва отойдя от них, наткнулась на Октава Малапрада.

— Сударыня, — с места в карьер начал он, — мы все-таки не дикари, чтоб питаться медвежьим жиром. Я хочу составить меню, которое бы соответствовало христианским вкусам. Вы не могли бы мне в этом помочь?

На «Голдсборо» он служил коком и одновременно выполнял обязанности провиантмейстера. Жители Бордо — гурманы с рождения. Певучий южный говор Малапрада невольно вызывал воспоминания о тех вкуснейших блюдах, что подают в каждой таверне Бордо: белые грибы, запеченные в сливках, или сочные бифштексы под знаменитым соусом из красного вина с луком.

Конечно, в этой варварской стране не приходилось ж мечтать о подобных деликатесах, во воображение истинного художника уже рисовало Малапраду те изысканные блюда, что можно приготовить из местных продуктов.

Вместе с Анжеликой он вошел в кладовую. Накануне он уже успел проверить запасы погребка, где хранились бочки с вином и пивом, а также склянки с водкой.

Анжелика, вероятно, очень бы удивилась, узнав, что в этот момент мысли о ней занимают воображение двух таких разных людей, — рыцаря Мальтийского ордена полковника де Ломени-Шамбора и его лейтенанта де Пон-Бриана.

Пон-Бриан возвращался со своими товарищами, траппером Л'Обиньером и лейтенантом Фальером, с эспланады, где священник только что отслужил мессу. Он успел заметить Анжелику, когда она входила в кладовую, и застыл на месте.

— Она! О, эта женщина! — простонал он. Л'Обиньер сокрушенно вздохнул:

— Неужели у тебя это еще не прошло? Я-то думал, проспишься, и вся дурь вылетит из головы.

— Помолчи уж, если ничего не смыслишь в этих делах! Неужели ты не понимаешь, что такую женщину можно встретить только раз в жизни? Нет слов, она прекрасна, но это еще не главное. Я уверен, я чувствую, что эта женщина умеет любить… что она владеет в совершенстве искусством любви.

— Ты что же, взглянул на нее и сразу все понял? — с иронией в голосе спросил Л'Обиньер. — Неужто обязательно крутить любовь с белой женщиной? Тебе что, мало дочери вождя Фаронхо? Ведь ты царь и бог у себя в форте на Сен-Франсуа, и к твоим услугам там любая дикарка!

— Мне, например, очень нравятся дикарочки, — признался Фальер. — С ними так забавно… Повсюду такие гладенькие… как дети…

— Хватит с меня туземок. С некоторых пор меня что-то больше привлекает белая кожа. Мне бы женщину вроде тех девочек, с которыми я развлекался когда-то в борделях Парижа. Веселое было время…

— Ну и возвращался бы в свой Париж. Кто тебе мешает? Л'Обиньер с Фальером покатились со смеху, так как им обоим была хорошо известна причина, по которой Пон-Бриан не вернулся во Францию. Он страдал морской болезнью. Путешествие из Европы в Северную Америку оставило у него такие мучительные воспоминания, что он поклялся никогда в жизни больше не ступать на корабль.

— Зачем возвращаться в Париж, если и здесь найдется то, что мне надо? — ответил он, вызывающе поглядывая на товарищей.

Но они уже больше не смеялись. Л'Обиньер положил ему на плечо руку:

— Послушай, Пон-Бриан, это может плохо кончиться. Не забывай, что ты имеешь дело с графом де Пейраком. Уверяю тебя, что он тоже не монах. Гастин мне рассказывал кое-что о его похождениях, поверь мне, он умеет обращаться с женщинами, и недостатка в них у него никогда не было. Он тоже из тех, кто знает толк в любви. И вряд ли у его жены появится охота заниматься любовью с кем-нибудь другим. Ты обрати внимание, какими глазами она на него смотрит. В общем, шансов у тебя, брат, маловато. А главное, что он сам никому не уступит свою шлюху.

— Шлюху?! Ну, это вы зря. Она его жена, — запротестовал молодой Фальер, шокированный развязностью, с какой его приятели говорили о женщине, увидев которую первый раз, он возвел ее в ранг знатных дам, столь же обаятельных, сколь и недоступных.

— Его жена?.. Верь ты больше, что они там говорят. Они даже обручальные кольца не носят, ни он, ни она!

Пон-Бриан принадлежал к тем, кто видит вещи такими, какими хочет их видеть, он с большой легкостью превращал малейшую догадку в абсолютную очевидность и действовал затем с чистой совестью. Он почти убедил себя в том, что Анжелика свободна. По его версии, она была одной из тех прелестных преступниц, чем-то провинившихся перед обществом, от которых королевство избавлялось, высылая их в дальние колонии; де Пейрак мог ее подобрать где-нибудь на островах Карибского моря. И если он смог завладеть ею, почему не попытаться сделать это Пон-Бриану? Его друзья ушли. Он стоял теперь один, прислонившись к ограде, и курил, не спуская глаз с двери кладовой, за которой исчезла Анжелика.

В это время на другом конце двора граф де Ломени-Шамбор, превратив пустую бочку в стол и усевшись за него, читал письмо преподобного отца д'Оржеваля. Ибо утреннюю мессу в Катарунке служил не сам д'Оржеваль — глава миссии Акадии, а всего лишь один из его помощников, некий отец Лепин; он-то и привез полковнику послание от своего духовного начальства.

Де Ломени читал:

«Любезный друг мой!

Меня чрезвычайно огорчает, что я не могу встретиться с Вами. Но неожиданное, я бы даже сказал, сверхъестественное происшествие настолько потрясло меня и ввергло в столь жестокую лихорадку, что я вынужден был прервать свой путь и вернуться — это стоило мне немалых усилий — в деревню Модезеан, и пока еще я не могу найти в себе сил покинуть одра болезни. Однако обстоятельства заставляют меня взяться за перо.

В деревне, где я сейчас обретаюсь, собрались пришедшие сюда с верховьев Коннектикута наши верные абенаки, патсуикеты вместе со своими вождями. Они только ждут сигнала, чтобы присоединиться к Вашему отряду и помочь выполнить Вашу священную миссию: побороть не только ирокезов, бродящих сейчас в этих местах, но также и нежелательных чужестранцев… Это завершило бы наши действия двойной победой. Сегодня, в день святого архангела Рафаэля, я не могу не вспомнить о Вас, читая слова: «Рафаэль, ангел божий, схватил демона и заковал его в цепи… Ибо тот, кто служит Богу, может открыто идти в бой, не прибегая к уловкам».

Де Ломени без труда понимал, что таят в себе символы д'Оржеваля, друга его детства. Де Пейрак и его люди, прибывшие к истокам Кеннебека, — это «англичане, еретики, проникающие за ними в глубь страны…». И вот он уже «закован в цепи и стерт во прах Вашими стараниями». Граф де Ломени нервно теребил бородку. Произошло недоразумение… Преподобный отец ни минуты не сомневался в тем, что граф де Пейрак должен быть пленен вместе со всем своим окружением. Он даже не допускал мысли о каком-либо соглашении с ним. Но почему же тогда он сам не приехал в Катарунк, встретившись на днях с ПонБрианом, Модреем и Л'Обиньером? Неужели появление этой женщины на коне, которую они приняли за дьявольское наваждение, было причиной его внезапного бегства?

Де Ломени вспомнил, что весной прошлого года не кто иной, как тот же отец Себастьян д'Оржеваль, просил вооруженной помощи против иностранцев, прибывших в Акадию. Полковник был уже готов сесть в лодку и отправиться вниз по реке к д'Оржевалю. Он добрался бы до него сегодня вечером и послезавтра мог уже вернуться назад. Но он тут же отбросил эту мысль. Де Ломени знал, что в данный момент он не имеет права покинуть своих солдат и краснокожих союзников. Настроение у всех было весьма неустойчивым. И его присутствие здесь было необходимо, чтобы избежать опасной вспышки.

«Я с нетерпением жду от Вас вестей, — писал святой отец. — Если бы Вы знали, как радостно мне чувствовать, что Вы, дорогой мой друг, дорогой мой брат, совсем рядом».

В этих строках нарочито холодного и категоричного письма вдруг проступила мягкость д'Оржеваля, придававшая ему обаяние и приносящая радость тем, кого он одаривал своей дружбой. Де Ломени входил в число этих избранных. Они подружились очень давно, еще в школьные годы. Это была дружба двух мальчиков, томившихся под мрачными сводами коллежа; она скрашивала тоску холодных зорь, пропахших чернилами и ладаном, и помогала выносить зубрежку и бесконечное бормотание молитв.

С годами Себастьян д'Оржеваль окреп и великолепно развился, он пылал внутренним мрачным огнем, с необыкновенной стойкостью выносил все лишения, все умерщвления плоти, увлекая за собой на путь святости менее фанатичного де Ломени. Затем дороги их разошлись. И только спустя много лет они снова встретились в Канаде. Первым сюда прибыл де ЛомениШамбор вместе с другим рыцарем Мальтийского ордена, мессиром де Мезонневом. Он сыграл немалую роль в том, что его друг, иезуит, приехал в эти края, ибо его письма пробудили в отце д'Оржевале, который в ту пору преподавал философию и математику в коллеже д'Аннеси, страстное желание нести Слово Божие в дикие леса Канады, обращал в веру Христову индейцев. Десять лет, проведенных им в Канаде, были годами подвижничества. Он исходил вдоль и поперек эту страну, изучил нравы и обычаи индейских племен, их языки и диалекты, он пережил все, что только можно было пережить, вплоть до изуверских пыток. В глазах де Ломени его собственные деяния и заслуги меркли, когда он сравнивал их с физическими и моральными подвигами своего друга. Он преклонялся перед ним и упрекал себя порою за то, что, не устояв перед искушением посвятить себя военному ремеслу, изменил своему истинному призванию и служил Господу оружием, а не словом. И каждый раз он бывал до глубины души растроган, когда вдруг в обращенных к нему письмах встречал теплую фразу или слово; он сразу чувствовал себя ближе к этому человеку, чья полная самоотречения жизнь внушала ему почти благоговение. И сейчас, склонившись над письмом, он ясно видел перед собою тонкое лицо отца д'Оржеваля, обрамленное густыми каштановыми волосами, его высокий лоб — свидетельство недюжинного ума. «Ребенок с таким лбом не будет жить на белом свете. — твердили учителя в коллеже. — Его ум убьет его». Из-под густых бровей смотрели синие, глубоко посаженные, удивительно ясные глаза. Благородное лицо не портил даже перебитый выстрелом ирокезов нос, а его полные сочные губы прятались в бороде Христа. Таков был его друг, человек, стоически выносивший, казалось, непосильные испытания. Де Ломени представлял, как быстро бегает перо д'Оржеааля по березовой коре — ею пользовались иногда в этих краях вместо пергамента. Рука, державшая это перо, раздувшаяся, неестественно розовая, была изуродована страшными ожогами. Особенно пострадали пальцы. Одни были укорочены, словно у прокаженных, другие почернели от огня, на нескольких отсутствовали ногти. Его мужество во время пыток вызвало такое восхищение у индейцев, что они сохранили ему жизнь. Залечив раны, отец д'Оржеваль бежал и, преодолев множество препятствий, достиг земель Новой Голландии, а оттуда на корабле вернулся в Европу. Несмотря на то, что он еще недостаточно окреп, Папа дал ему всемилостивейшее соизволение отслужить торжественную мессу в Версале и в Соборе Парижской богоматери. Во время его проповеди верующие не могли одержать рыданий, несколько женщин упали в обморок.

По возвращении его назначили в Акадию, одну из самых глухих областей Канады, которая граничила с владениями англичан и постоянно подвергалась угрозе их вторжения. Здесь на каждом шагу подстерегали неожиданности; невозможно было найти человека, более подходящего для этой трудной миссии. Пребывание отца д'Оржеваля на берегах Кеннебека и Пенобскота, этих важнейших речных путей, приобретало политическое значение. Он получил инструкции от самого короля.

«Без Вас, без Вашей помощи эта задача показалась бы мне чрезвычайно трудной. Не скрою, что в течение последних недель мною владеет страшное предчувствие…» — продолжал в своем письме д'Оржеваль.

Графа де Ломени тоже одолевали тяжелые мысли. В конце лета и в конце зимы вдруг начинаешь чувствовать, что тебя окружают злые духи. Это время, когда на солнце появляются пятна. Вот тут-то и разыгрываются все кровавые и ничтожные драмы. В городе обманутый муж убивает своего соперника, в лесной глуши из-за какой-нибудь шкуры бобра или выдры друг убивает лучшего друга.

Губернатор Квебека выговаривает епископу за то, что тот не отслужил мессы в день святого Людовика, хотя это не только день ангела губернатора, но также и самого короля Франции, которого он здесь представляет. Купец опрокидывает ящик с бутылками дорогого вина в окно на голову матроса, ушедшего, не расплатившись с ним. Маленькие индейцы, семинаристы, перелезают через забор и возвращаются к себе в лес. Монахини изнывают от тысячи страстей, и даже самых святых из них искушает дьявол, он хлопает ставнями и насылает на них видения — голых женщин со сверкающими глазами, скачущих на не виданных здесь животных.

Графу де Ломени пришли на память слова из пророчества о Демоне Акадии: «Прекрасная нагая женщина выйдет из вод и будет скакать на единороге»… Прекрасная женщина…

И вдруг он поймал себя на том, что все это время он думает об Анжелике де Пейрак. И даже сейчас сквозь строчки письма, которое он читал, проступали ее черты, и ему вдруг показалось, что и отец д'Оржеваль думал об этой женщине, когда писал свое письмо к нему, хотя он никогда и не видел ее. Ибо этому великомученику все было известно даже на расстоянии.

Граф де Ломени-Шамбор поспешно сунул руку в карман плаща и извлек оттуда четки. Прикосновение к ним сразу же успокоило его. Нет, он не даст себя сбить с пути! Облокотившись на свое импровизированное бюро, он начал писать ответ отцу д'Оржевалю.

«…В данный момент мы должны руководствоваться не столько религиозными соображениями, сколько исходить из политических интересов. Военные действия не представляются мне единственным решением вопроса, и сейчас, когда мы стремимся всеми силами сохранить мир на нашей земле, я счел более разумным в интересах Канады и в интересах Его Величества короля Франции… Граф де Пейрак уже дал нам доказательства своей дружбы, снабжая продовольствием в течение всей прошлой зимы французские форты, расположенные на территории Акадии… Кроме того, Л'Обиньер, Пон-Бриан и Модрей попали к нему в руки, и вчера мы были вынуждены вступить с ним в переговоры и взять н а себя кое-какие обязательства.

Поверьте, что победа над ним досталась бы нам большой кровью… И я полагаю, что поступил правильно, избрав иной путь… Я верю в честные намерения этого человека».

Закончив, он быстро присыпал свежие чернила песком. Его слуга высек огонь и растопил на нем конец палочки красного воска, которым граф запечатал сложенное письмо. К незастывшему воску он приложил печатку со своим гербом. Занятый письмом, де Ломени не обращал внимания на индейцев, которые сновали взад и вперед; он давно привык к тому, что они, как малые дети, не могут долго усидеть на месте.